Антония Байетт - Дева в саду [litres]

– В мое время мы… по крайней мере девушки, были более невинны. А может, у нас меньше было возможностей…

– Сейчас тоже твое время, – едко отвечала она и добавила, как некогда старик, показавший Генри Джеймсу, что многоречивая уклончивость не есть ложь, по крайней мере, в пределах Хай-стрит и Виндзора: – Ты в нем живешь.

Какое-то время они молча слушали яростную трескотню птиц.

– Я не выдержу сейчас новых осложнений, – сказал Александр. – Ты умна и наверняка заметила, что у меня неприятности.

– Заметила. Но потом решила: меня это не касается. Я не осложнение, я просто хочу, чтобы ты меня разглядел, чтобы относился как к человеку, а не к глупой девчонке.

– Хорошо. Но не думаю, что ты хочешь только этого.

– На этом я успокоюсь. Пока что.

Он снова стал целовать ее, сминая в объятиях. Он понятия не имел, чего они оба хотят. Он решил предоставить решение ей. Поэтому был и смутно рад, и встревожен, когда она вдруг отяжелела и провалилась в глубокий сон, невинно разметав волосы по его бедрам. Александр придерживал ее, глядя на деревья и ниссеновские казармы. А птицы все заливались где-то в вышине. Слушая их простые, болтливые гаммы, он с горечью вспоминал свои прежние размышления о непобедимом голосе из стихов Элиота.

– Проклятье, – выдохнул он и притянул ее за хрупкие плечи, чтобы она не соскользнула во сне с его колен. – О, проклятье!

Маркус шел коридорами биологического отделения мимо кораллов, костей и окаменелостей. Триместр кончился, и мальчики все разъехались, за исключением одного-двух иностранцев, невесть почему отданных родителями в Блесфорд-Райд. Развеялся густой запах потной, заношенной одежды, пахло хлоркой и стоялым воздухом. В последнее время Маркус часто проходил здесь, где невидимо нависала надо всем башенка Лукаса. После поездки в Уитби неясно было, продолжается ли еще их великий эксперимент, и если да, то кто им управляет. Когда ехали обратно, Маркус уверен был, что они погибнут: он скорчился на полу машины и уткнулся лицом в кожаное сиденье, чувствуя, как, скрипя, смещаются кости и мелко дрожит плоть. Потом он провалился в темноту и был физически потрясен, обнаружив не только Лукаса, но и себя в машине, пускающей струйки пара из-под капота, но все же целой и припаркованной на школьной стоянке. Он кое-как вывалился наружу и долго лежал, скорчившись на гравии. Лукас каким-то механическим шагом ушел в сторону школы, оставив в машине двери нараспашку и не оглядываясь на своего пассажира. Маркус со временем поднялся, аккуратно все запер и положил ключи в почтовый ящик Лукаса в башенке – там, где начиналась винтовая лестница, ведущая к его двери. Перед глазами у него плавали синие солнечные пятна… Маркус ожидал, что Лукас теперь прервет все отношения с ним. Не имея опыта любви, не задумываясь особенно, он все же понял, что друг его подошел к той крайней черте, у которой иное поведение было бы безумием. Хотел ли сам он продолжать дружбу с Лукасом, продолжать эксперимент, – этим вопросом Маркус не задавался. Он уже дал ответ, когда положил руку Лукасу в пах, положил и не отдернул. Маркус сознавал, что, обратись он по-настоящему к пережитому в ту минуту, он испытал бы отвращение и гнев. Но это не имело значения, не должно было иметь. Он был привязан к Лукасу и ответствен за него – в пустынной его жизни такое было впервые. По крайней мере, он незаметно для себя приобрел достаточный душевный опыт, чтобы оценить эти новые чувства.

Лукас, впрочем, сумел со временем проложить извилистый курс меж признанием и отрицанием случившегося в Уитби. Эксперимент и дружбу с Маркусом он тоже признать не спешил. Через несколько дней после Уитби Маркус, никогда и ни в чем не делавший первого шага, постучал в дверь Лукаса. «Входите!» – довольно бодро прокричал Лукас, но, увидев Маркуса, сел в кресло и глядел в стену в каменном молчании, пока мальчик не вышел на цыпочках, тихонько притворив за собой дверь. Маркус не сумел найти слов для учителя и к тому же чувствовал, что тот замкнулся и сейчас просто физически ничего не услышит.

Два дня спустя они не вполне случайно столкнулись в галерее.

– О, да это ты, Маркус! Пойдем ко мне, угощу тебя булочками.

Лукас напоил его стереотипным школьным чаем с булочками. Он все время улыбался и покровительственно обсуждал с Маркусом его школьные успехи, словно это и было самым важным и интересным в жизни его гостя. После этого в школе он дважды прошел мимо Маркуса в своих белых одеждах, вовсе его не заметив. На третий раз вдруг сказал: