Антония Байетт - Дева в саду [litres]

– Значит, я хочу видеть тебя такой. – Александр лгал. – Я хочу видеть тебя настоящую.

– Правда? – Дженни отбросила остатки одежд, выдернула шпильки из прически, распустила волосы и босая, чуть покачиваясь, подошла к нему. – Ты хочешь видеть меня такую?

– Я люблю тебя, – упорно проговорил Александр.

Она села рядом с ним, чуть склонив голову. Мягкие, круглые груди ее чуть поникли, чуть менее тугой стала дивная кожа. Серебристые тонкие линии разбегались от сосков – и они же пролегали по животу и бедрам, уже широкие, слегка сборчатые, слегка похожие на бледных угрей…

– Я порченый товар, – грустно улыбнулась Дженни, и Александр склонился, охваченный жалостью и отчаяньем, и провел губами вдоль серебристых линий.

«Она заслуживает любви, – думал он. – Она заслуживает, и я должен…» Он нежно гладил ее спину и по-прежнему тугие, коричные от солнца колени.

– Пойдем в постель, – сказала Дженни.

Александр наконец встал, спустил до полу брюки, выступил из них и пошел, длинный и белый, запереть дверь. У Дженни голова кружилась от его небрежной красоты и страха, что он разбудит ребенка.

– Как хорошо, что это случится здесь. В этом доме, – задумчиво проговорил Александр, проскальзывая в постель рядом с ней.

– Я не смогу остаться с Джеффри после этого, – серьезно отвечала Дженни. – Я не смогу жить во лжи.

При этих словах жезл Александра, и так беспокоивший его вялостью потуг, совершенно обмяк и стал похож на дремлющий розовый бутон. Александр лежал рядом с Дженни и рассеянно водил пальцами по линиям растяжек в темной развилке ее бедер. Через какое-то время она положила руку ему в пах, и мягкий бутон свернулся окончательно. Дженни дернула его неумело и резко. Александр издал какой-то протестующий всхрип.

– Я как-то нелепо себя чувствую при нем, – посетовал Александр, кивнув в сторону спящего Томаса.

– Это ничего, мы просто слишком долго ждали, – сказала Дженни. – Ничего не нужно, просто лежи… Поверить не могу, что я здесь, с тобой…

Александру представился недвижный сад в запахах трав, лунный, тихий, скрытый от мира зеленой изгородью. Потом возник Томас Пул, с волосами, упавшими на лицо, с напряженно работающим, лоснистым от пота телом. Александр с робкой надеждой скользнул рукой глубже, и Дженни выгнулась с такой мучительной негой, что ему стало тревожно.

– Прости меня, Дженни.

– Не извиняйся. Все будет хорошо.

– Я так долго ждал…

– А я так мало умею, – смущенно шепнула она. – Ну поцелуй же меня. Обними и поцелуй.

Он поцеловал ее и прижался покрепче. Она заслуживала любви.

Томас, услышав сквозь сон их горестные взаимные передвижения, с замечательной ловкостью изогнул свое тельце, и вот уже над краем коляски возникли куполообразная макушка и два больших темных глаза. Покачиваясь от жгучего интереса, Томас уставился на два обнаженных тела. Открыл рот, готовясь зареветь, но сперва издал предупредительный взвизг, услышав который Дженни метнулась к сыну и прижала его к голой груди. Малыш цапнул грудь пухлой лапкой и свирепо крутанул там, где Александр кончиками пальцев чертил узоры своей прохладной любви. Так они и сидели рядом на кровати, до предела уставшие, а потом легли. Дженни прижимала к себе горяченького, сердитого Томаса, и его толстые пятки ерзали по Александровой ключице.

– Я его немножко так подержу, и он заснет, – прошептала Дженни. – Он всегда так засыпает.

Неизменно вежливый Александр кивнул и отвернулся лицом к стене. Он уснул первым – от мучительной жажды беспамятства.

Фредерика была охвачена страстью.

В эмоциональной жизни человека все однажды случается в первый раз. Фредерике в тот год слишком многое предстояло, и многое уже было пережито: перемены в семье, секс, искусство, культура, успех, провал, безумие, отчаянье, страх смерти, – впрочем, кое-что из этого пережила она в безопасной роли наблюдательницы. Были открытия и более сложные, более долговечные: старый голос Элиота, говорящий из орехового граммофонного ящика о концах и началах, «Встающее солнце» Джона Донна, «Троил и Крессида», «Герцогиня Амальфи», Расин и Рильке. Можно ли в среднем возрасте достоверно восстановить в памяти это первое знакомство? Можно ли в семнадцать лет предугадать, как оно скажется на всей дальнейшей жизни разума: какие откроет пути, какие наложит запреты?

Так же спотыкается наше воображение в вопросах секса и личности. Последние несколько недель ожесточенных упражнений перед зеркалом стали для Фредерики первым опытом намеренного уединения. Зеркальная Фредерика боготворила и желала только Фредерику. До этого был период половой смуты, жаркого зуда, когда она узнала о Стефани с Дэниелом. А еще раньше она мечтала познать Александра. Так женщины порой желают актеров, а через них – Гамлета, Отелло, Калибана, а через тех в свою очередь – давно умершего драматурга. После Готленда она начала понимать, что такие вожделения немногого стоят. Эд, Дженни, Кроу, Уилки и открытия, с ними связанные, мешали ей любить Отелло или мистера Рочестера. Напротив, они облекали живой плотью ее мечту об Александре. Правда, позже критика Лоджа, трудность роли, подозрительная красота монолога в башне снова перевели его в разряд существ бесплотных. Фредерикино одержимое стремление к совершенству и интеллектуальный снобизм тоже сыграли здесь свою роль. Но теперь белое мерцание в парке, сплетенные тела Пула и Антеи-Астреи пробудили в ней ту неутоленную, жадную жажду. Если Антея, обычная троечница, может… то Фредерика с ее-то способностями должна … И коли уж удалось совратить этого мямлю Пула…