Франтишек Кубка - Избранное

Горничная целыми часами причесывала и румянила прекрасную госпожу Банер. Потом та отправлялась на прогулку, приказывая дамам из своей свиты:

— А вы оставайтесь дома! Я пойду сама. Не нужно меня поддерживать! Я совершенно здорова!

За замком в чаще стояли повозки маркитанток. Она ходила туда. Весело и запросто говорила с ними. Она купила себе новый яркий цветастый платок и набросила его на похудевшие плечи. Жены офицеров в дверях палаток церемонно приседали и кланялись прекрасной жене фельдмаршала, и она величаво им отвечала. Госпожа Банер инспектировала лагерь вместо своего супруга! Она шла по самой широкой генеральской дороге. Промокла, но не обращала на это внимания. В заповеднике были повалены все деревья аккуратным прямоугольником. Лишь вдоль ограды остались кусты и несколько старых лип и грабов. На них сидели вороны.

— Я здорова! Здорова! — кричала госпожа Банер воронам и солдатам, собиравшим в кустах грибы и приветствовавшим жену фельдмаршала, с восхищением поглядывая на ее накрашенное лицо. Она была похожа на детскую куклу. Золотоволосая госпожа Банер, прекраснейшая из женщин в лагере, настоящая графиня!

Дождь лил все сильнее, но госпожа фельдмаршальша воды не боялась.

— Я здорова! — крикнула она цыганке, которая ощипывала возле котелка ворону, и спросила:

— Ты умеешь гадать по руке?

— Нет, не умею и вам гадать не стану!

— Я тебе дам золотой.

— Не стану и за пять золотых! Если бы я сказала вам правду, вы бы велели меня повесить…

— Я хочу знать, долго ли я буду так здорова…

— До самой смерти! — И цыганка вытаращила глаза. Ох, и дурной глаз у нее!

Дождь лил на палатки, на генеральскую дорогу, на тропинки между палатками эскадронов и рот. У прекрасной госпожи Банер промокли волосы. Краска размазалась и стекала по лицу. Она дрожала от холода. Повернув назад, она побежала по генеральской дороге, пустой и размокшей, к летнему дворцу.

Кони в обозе жалобно ржали. Она бежала прочь от этих страшных воплей, затыкая себе уши. Около ворот перед «Звездой» мокла под дождем стража, покрывшись разноцветными тряпками. У прекрасной госпожи Банер сердце билось как колокол.

— У меня здоровое сердце! — воскликнула она и упала лицом в лужу. Изо рта у нее хлынула кровь.

Ее подняли и отнесли на постель, накрыли медвежьей шкурой. Она разглядывала потолок, панораму Праги на нем. Она видела ее сквозь дождь и туман. Дама из свиты держала ее за запястье:

— У вас горячая рука! Я позову господина фельдмаршала…

— Никого не зовите, я здорова, — прошептала жена фельдмаршала и начала задыхаться. У нее снова пошла горлом кровь, ярко-красная, жидкая, сладковатая кровь…

Банер рыдал.

— Позвать доктора Освальда!

— Не зови никого! Уйди от Праги! Мы в западне!

— Я сровняю Прагу с землей, а Освальда прикажу повесить! Я задушу эрцгерцога, архиплута этого! А страну обращу в развалины! Только ты будь здорова! Если ты умрешь, я умру с тобой. Кому тогда достанется наше золото?

И все-таки Банер поднял лагерь и отошел от Праги. Он сидел в позолоченной карете рядом со своей красавицей женой и целовал ее худую тонкую шею.

Он разрешил грабить, убивать и жечь все на пути.

— Жалованье я вам платить не буду, — заявил он солдатам. — Берите себе все, что попадется. Все ваше!

Войска откатились к Пльзени…

Нигде не записано, был ли в армии отступивших в Пльзень полковник Иржи Пражма из Хропыни или он находился в это время в замке в Брандысе. Во всяком случае, его не было в белом полку, который разорил Немецкий Брод, награбив на сто тысяч золотых драгоценностей, спрятанных в ратуше. Можно лишь с уверенностью утверждать, что он был в одном из шведских полков, обремененных награбленной добычей, среди пьяных и осатаневших солдат, которые, потеряв четыре тысячи мертвыми, ранеными и взятыми в плен, в конце марта 1640 года вступили под завывание снежной вьюги в Саксонию, откуда пришли когда-то.

К отступающей шведской армии прибились чешские дворяне, недолго хозяйничавшие в своих родовых имениях. Некоторые из них были во время бегства убиты императорскими рейтарами генерала Гатцфельда. Кое-кого прикончили крестьяне, которые по примеру збирожских хватали всякого, кто носил оружие. Более удачливые везли на телегах все, что удалось прихватить. Банер приказал погрузить на баржи, идущие по Эльбе, соль, зерно и бочки с пивом.

В хронике города Хальберштадта, записанной доктором Себастьяном Штробахом, бургомистром этого города, можно прочитать, что рядом с маршалом Банером был, как всегда, храбрый и верный чешский рыцарь (ein böhmischer Ritter tapfer und treu). Этот рыцарь, как повествует Штробах, бросился на фельдмаршала с обнаженной шпагой, когда тот хотел сжечь весной 1641 года славный чешский город Литомержице, а литомержицкие горожане стояли на коленях перед ратушей, где жил разгневанный маршал, и умоляли о милосердии. Банер потом со смехом рассказывал, что он тогда впервые в жизни испугался обнаженной шпаги, потому что этот дворянин походил на сатану. Банер отменил приказ. Зато чешский сатана больше не покидал его. Он был с Банером в Эрфурте, где маршал похоронил свою красавицу жену и сразу же во время поминальной службы воспылал любовью к княжне фон Баден-Дурлах, на которой вскоре и женился, потому что без красивых женщин жизни себе не представлял. Вышеупомянутый чешский дворянин поддерживал Банера в его бесчисленных спорах с немецкими князьями, но пытался удержать его всякий раз, когда тот проявлял своеволие и тиранство. При дворе Банера, — а у него был прямо-таки настоящий королевский двор, роскошный и чванный, — говорили, что чешский дворянин единственный, кто сохранил там здравый ум. И уж наверняка именно в его голове родилась мысль о походе на Регенсбург, где заседал имперский сейм. Там присутствовал и император, которого Банер намеревался захватить в плен вместе с императрицей. И действительно, Банер вступил во взаимодействие с генералом Гебриантом фон Гильдесгеймом и 3 декабря 1641 года вышел на Дунай. Вероятно, этот самый дворянин хотел таким путем снова заманить Банера в Чехию.