Франтишек Кубка - Избранное

Не было никакого ordre de bataille, никто не командовал и не посылал полки, эскадроны и роты в бой.

Солдаты шли сами. Штурмовали сами. Стреляли сами.

Вместе с незнакомыми ему всадниками полка Штенбока Иржи пробивался сквозь гущу паппенгеймовых войск, которые сначала бежали, как утром говорил Банер, а потом все же вернулись, разыскивая шведского короля, чтобы убить его. Но король был уже мертв, и Паппенгейм ругался словно бешеный дьявол и стрелял из пистолета по своим же солдатам, удиравшим в сторону холма с виселицей. Он получил рану в бок и свалился с лошади. Но где-то тут был сам сатана Валленштейн, седоволосый, в алом плаще с палицей в левой руке и с пистолетом в правой, в мягких сапожках на распухших ногах. Кавалеристы синей бригады чуть было не схватили его живым, да он, сатана, вдруг провалился сквозь землю! Его уже держал за ворот уппландский кавалерист и тряс, черта такого… Может, его унесли на золотых носилках? Или его прикрыло дымом? Поглотила волчья яма? Одно известно точно — там, где он стоял, пахло серой и была тьма…

«Мы словно во сне…» — звучали в ушах Иржика слова псалма. Голос изгнанников.

Был то кровавый, железный, грохочущий сон.

— Прага! Прага! — кричал Иржи неведомо почему. Никто этого призыва не понимал.

Волосатый лапландец с раскосыми глазами усмехнулся Иржику, обнажив желтые зубы.

— Иисус, Мария! — только и охнул валлонский кирасир, которого Иржик проткнул. А может, он по-чешски призывал Иисуса и Марию, ведь в этом самом валленштейновском войске немало было чешских молодцов.

Иржи был с головы по пояс в крови.

Сам он не был ранен… А чья это была кровь, он не знал. С кем он теперь пойдет на Прагу? Не с кем. Все, конец.

А поэтому бейте, убивайте, никого не щадите! Прага, Прага! Удушенная, мертвая, труп, иезуитами принаряженный. Наша Прага!

Что ты вылупил на меня свои черные глазенки, паршивый антихрист?! Вот и закрылись глазенки… Похоронный звон, звон похоронный… умер, умер король… нет короля, нет короля на истоптанном поле… Лютцен все еще горит. Девки вопят в валленштейновском обозе… Повозки скрипят, грохочут, едут. Куда они едут? Едут в Лейпциг. Что скачет там за блестящая кавалькада? Ударить по ней! Вперед… марш!

— Полк Штенбока! — кричит Иржи, будто он имеет право командовать этими неизвестными, растрепанными, окровавленными, мокрыми от пота, грязными, бородатыми и усатыми рейтарами. Все это немцы, шведы. Есть ли среди них хоть один мораванин, ну хотя бы из Кромержижа?

— Штенбок! — бормочет кто-то возле него… — Vielleicht tot… mort, mort! [114] Может, он умер (нем.) , умер… умер! (фр.)

Все умерли, и все живут. Вот и Иржи мертв, а все-таки живет… Он жив и твердо сидит в седле, подаренном королевой.

— Вот посмотрела бы ты на все это, леди Бесси! О, как же я тебя ненавижу!

— Пить, пить! — стонет раненый у канавы.

Никто не подаст ему воды! Все мы пьяны от крови.

С неба на землю опустилась тьма. Но Лютцен все горел.

Кто-то поднял с земли золотое распятие, размахивает им над головой и смеется как безумный. И удирают хоругви и эскадроны, бегут роты, скрипят повозки, а итальянские барабаны гремят вдалеке… Гремели и до-гремели. Полки Валленштейна бежали, рассеялись облаком пыли.

«Встрепенулся голос труб…»

— Всем собраться возле пяти мельниц… — возглашал всадник с большим желтым шарфом на панцире.

Старый Книпхаузен стоял посреди трупов, по щиколотку в мягкой распаханной земле, похожий на плакучую вербу. Его черный плащ развевался по ветру.

— Виктория! — возглашали трубачи.

Но ликования не было.

Битва у Лютцена кончилась.

Герцог Бернард Веймарский на совете князей, генералов, полковников и всех дворян, которые — шведы и немцы, шотландцы, чехи и французы — признали его своим командиром и подчинились его воле, подал пану Иржи Пражме из Хропыни руку и поблагодарил его за службу истинной вере в этой славной битве. Расспросив его о подробностях гибели короля, он велел Иржи отправиться к Фридриху Пфальцскому, своему господину, и убедить его, чтобы теперь, когда уже взят Франкенталь, пфальцская крепость, он больше не мешкал и срочно вербовал в Пфальце солдат. И чтобы он обратился к голландским Штатам и к своему шурину, королю английскому, и получил от них новых солдат и новые субсидии. Нельзя вести войну, надеясь только на короля французского, сказал Бернард, в ней должны участвовать все сословия и князья, не предавшие дело божье, за которое умер Густав Адольф, герой из героев.