Галиот был двухмачтовый и узкий, словно рыба, чтобы плавать по голландским каналам. В трюмы вели створки люков, а на корме располагались две каюты: одна — капитанская, а другая — для пассажира. Трюм был загружен товарами. Ровными рядами стояли тут ящики из Лиона и плетеные корзины с виноградом из Шампани. Свернутые парижские гобелены следовали в Амстердам. Туда же галиот «Сен-Морис» вез и ящик с духами, и кружева из Камбре. Другой ящик, с фландрскими кружевами, был спрятан под кучей лионских ящиков, потому что господин ван Толен купил его у контрабандиста в Брюгге.
Капитан завязал разговор с молодым путешественником, про которого знал только, что тот не купец. Капитан радовался предстоящей войне, в которой голландский флот наверняка хорошо заработает на перевозке солдат и оружия — ведь за такую работу платят золотом. Канал между Дувром и Флиссингеном совсем недавно кишел судами, перевозящими в Голландию наемников, навербованных Мансфельдом в Англии и Шотландии. Ни один испанский корабль так и не появился. «Сен-Морис» всего лишь маленький галиот, в прошлом — рыболовное судно. Но он вооружен. Капитан отвел Иржика на нос и показал укрытую парусиной пушку.
— Нам надо быть начеку, особенно перед Зеебрюге, где гнездятся испанские хищники, — объяснил он.
Ночь была ясной, и море спокойным. Серебряный месяц терялся в зеркале вод. Совсем близко голубели песчаные берега Франции и светился красноватый глаз маяка. Паруса трепетали под легким ветерком, как серые крылья гигантской птицы. За окнами прибрежных городишек гасли огни восковых свечей, словно человеческие жилища смежали усталые веки. Засыпала близкая земля, и дремало море под плывущим месяцем и кружащимися созвездиями. Веяло соленым морским запахом.
Утро было солнечным. Вдали розовели башенки церквей и звонили колокола.
Был ли это славный портовый город Кале или Дюнкерк со своим собором над песчаными дюнами, а может быть, Остенде, Иржи не знал, а капитан ему не сказал. Со своего мостика он неотрывно смотрел на восток, где сновало множество больших и малых парусников, и пытался разобраться — голландские это корабли или галеры испанцев. Корабли держались на расстоянии, и только промышляющие рыбой чайки образовали как бы воздушный мост между ними и галиотом «Сен-Морис». Иржи пошел задать овса своему коню, который уныло стоял свесив голову, утомленный дальним путешествием.
— Осталось немного, — утешал его Иржик.
Все белее становились берега, прибрежный песок слепил глаза. Море вздулось волнами с развевающимися гривами. Над плоской, словно поверхность стола, землей поднималось солнце, и на этом столе как детские игрушки были разбросаны крыши, башни и дозорные вышки городов. Галиот качался на волнах, будто в танце, и они то вырастали над бело-зеленой равниной, то исчезали в ней. Матросы подбирали паруса. Прибой, накатывающийся со стороны английского берега, теснил корабль в левый борт. Засвистел в такелаже ветер, заскрипела палуба, застонали свернутые паруса.
— Вот так нас всегда встречает родина, — торжественно произнес капитан и, как бы благословляя эту землю, поднял руки.
И Иржика охватило неудержимое желание скорее покинуть корабль и ступить на твердую землю, желание, которого он не испытывал даже после долгого морского пути, приближаясь к Венеции. На этой, теперь уже совсем близкой земле, у него не было дома, но ему вдруг неистово захотелось увидеть женщину, которую он любил, еще не зная, что такое любовь, но иной любви он так и не ощутил никогда. Эта женщина уже совсем рядом — только протяни руку, до нее можно доплыть, добежать! Она не знает, что он спешит к ней. И что этот долгий путь из Стамбула был к ней. Не знает, что он искал ее, блуждая среди других женщин как в лабиринте. Она не знает, что он любил ее даже в ненависти, убивал и грешил ради нее. Завтра, может, послезавтра он увидит эту удивительную женщину. Но он не явится к ней просителем, не падет перед ней на колени, не спросит, любит ли она его, не поддастся очарованию ее диковинных глаз. Он только скажет:
— Я пришел! Иди за мной вслед! Ты хочешь королевство? Я добуду тебе его! Хочешь узнать, что такое любовь? Я научу тебя. Покажи мне моего сына, ты — прекрасная, ты — жестокая, ты — милосердная, ты — коварная! Долгие годы ношу я в себе твой образ. Тысячи миль ты странствовала вместе со мной, и ни разу я не засыпал в одиночестве, всегда только с тобой. И потому я не пойду к тебе, я не хочу видеть тебя в твоих драгоценностях, шелковых одеждах, перчатках и с высокой прической над белым лбом! Я не хочу видеть тебя рядом с твоими детьми, с твоим чернобровым пфальцграфом, который откликается на прозвище «король», я не пойду за тобой, лучше я стану ландскнехтом у кого угодно — у Мансфельда, у датчан или у шведов, я не возьму тебя с собой на свою родину, ты недостойна ее — такой чистой, такой святой, ты — чистая, ты — развратная, ты — колдунья, аминь!
Читать дальше