Анри Коломон - Франсуа и Мальвази. I том

– Какова же мораль?

– В минуту опасности, человек кинулся спасать самое для него важное.

– Допустим. И что ты хочешь этим сказать? – говорил начинающий засыпать Гийоме. – Мы подожжем дом и выхватим завещание, когда де Морне с ним выбежит?…Мне наверное сейчас приснится этот комик с горящей одеждой и горящим завещанием в руках.

– Гийоме, я знаю как узнать где оно находится.

– Весь сон сбил! Полегче со словами.

На следующий день, точнее утро, раннее по времени, но обыкновенно светлое по натуре, барон д’Обюссон проснулся раньше всех.

Первое ощущение тишины было тем непривычнее, что от него звенело в ушах. В прежние раза хоть шел дождь или дул ветер. За отсутствием таких шумов слышался звон исходящий не далее чем из головы.

Однако хоть и было тихо, все же чувствовалось что как-будто что-то бесшумно падает. Поднял голову: и точно – шел снег, отчего и было так светло. Видно к утру он уже ослабел и падал редкими большими мухами.

Глаза слепило и поэтому барон перевел взгляд. Посмотрел на диван, на котором спали валетом, укрывшись одним одеялом Рено и Ковалоччо. Неожиданно его взгляд упал на лицо итальянца, безмятежное и в то же время строгое.

Ему было года двадцать два – двадцать три, немногим больше чем Франсуа и поэтому они бы могли близко сдружиться, что непременно раскрасило бы проживание сына в этой провинциальной дыре, коей являлся Обюссон, по сравнению с Парижем.

Франсуа не уезжал из Обюссона по двум причинам: осложнившейся болезни раны из-за сна под дождем и то что он решил бросить учебу в университете, полный радужных представлений от открывающихся в его жизни возможностях, связанных конечно же с наследством покойного.

Затянувшаяся болезнь сына очень беспокоила барона и он решил послать к нему Ковалоччо, не столько для того чтобы подучить фехтовальному искусству, сколько разнообразить его времяпрепровождение и тем помочь его выздоровлению.

Нужно было как можно скорее послать молодого итальянца, и вместе с ним подарок к именинам, но какой? То накупленное им оружие не в счет, а что ему можно купить по его вкусу, как не отличную дорогостоящую шпагу, чтобы она надолго у него осталась.

«Хватит лежать, пора вставать» – сказал сам себе про себя, барон, тихо вставая со своей кровати. Быстро и бесшумно оделся. В комнате с красными обоями открыл секретер и достал оттуда деньги. Разбудил слугу, который спал в прихожей, подождал пока тот оденется, вышел с ним на улицу.

Чистый свежий воздух вывел его из состояния сонливости, и он вскоре перестал зевать. Приятно было пройтись по тонкому снегу толщиной не больше дюйма, слышать как хрустит под ногами. Пора было доставать из привезенных чемоданов зимнюю одежду, подумал барон глядя на себя.

Снег уже перестал падать. Небосвод был затянут сплошной пеленой серо-белых облаков. Как ни далеки были Мибрейские конюшни, они с Мишелем пришли к ним даже не заметив расстояния, которое покрыли. Когда путь приятен и желателен: он становится коротким.

Работники быстро запрягли их коней в кабриолет и они тотчас поехали в нужное место. Кучеру даже не пришлось говорить куда, так как он заранее знал о том, что приметил барон. Согласовываясь с картой Парижа Мишель ехал к магазинчику, где по слухам продавались отличнейшие вещи. Остановились.

– Прибыли, господин д’Обюссон, только он сейчас еще закрыт.

– Вижу – знаю.

Сначало барон решил прогуляться, но навязчивая мысль что итальянец чего доброго уйдет, так и лезла в голову. Приходилось спешить и он постучал кулаком в дверь несколько раз.

«Сейчас и можно будет обстоятельно поговорить» – оправдывал он свое раннее вторжение.

Никто не открывал… А раз уж начал стучаться, то решил не отступаться и постучал еще раз.

Никто не отвечал… Еще простояв немного решил ждать открытия уняв свою навязчивость, и как раз в этот момент к полной неожиданности дверь магазинчика стала открываться. Он подумал что лучше бы это время использовать на прогулку, ждать и так не долго оставалось.

В дверях появился заспанный лавочник, сам хозяин. Это барон сразу определил чутьем на лики состоятельных, обычно отличающихся от простолюдинов, хотя бы выражением лица, а может быть более всего тем, что смотришь на него другими глазами, когда видишь как он одет. Одет был лавочник просто, был виден лишь халат, но и по ткани можно было определить, что видишь среднего мира сего.

Судя по мягкому выражению лица, человек в халате возмущаться не собирался.