Анри Коломон: Франсуа и Мальвази. I том

– А ты уверен что завещание у него в секретере?

– Нигде оно больше быть не может, я там все осмотрел.

– Ты же говорил что там у него деньги лежат?

В ответ у Гийоме сначало вырвалось из гортани несколько звуков, похожие на человеческие.

– Аньян, прекрати, пожалей мои чувства. – попросил он.

Еще через некоторое время за едой Аньян снова спросил.

– Не кажется ли тебе, что похищение завещания затянулось?

– Можешь ехать хоть сейчас.

– Ну, погоди…

– И гони мои двести ливров…

– ??

– …Не надо делать недоуменную рожу. Я все жду когда твоя совесть проснется, а ты к моей совести взывал. Я тебе говорил к моим деньгам не прикасайся?!

Аньян замялся и приналег на еду, от волнения ел быстро. Потом снова:

– Манден сам мне всучил, говорит…

– На мол, отдашь ему когда разыщешь. А ты и взял сразу. Давайте! Завсегда готов!

– Между прочим если бы я не взял, это еще более подозрительно было бы…

…А почему двести только?

Гийоме усмехнулся представив Аньяна, который брал столько сколько дадут, не спрашивал.

– Двести я заблаговременно вытребовал… А этой распиской что ты дал Мандену ты нас обоих под топор подвел. На обратном пути Манден тебя не угрохал только потому что знал уже что Гийоме тебе все втолкует.

– В этом отношении я был здоров как бык. – бахвалился Аньян задрожавшим голосом, сразу же переведший разговор на другую тему. – Ты не знаешь как можно найти Жака?

– Я тоже о нем думал. Но нет, он здесь не причем. Манден с де Морне ни одного раза о нем не говорили… Он как пропал куда, я сам его искал… А зачем он тебе?

В то же самое время в ярко освещенной зале загнанный в угол Ковалоччо, яростно отбивал, рассекавший со свистом воздух, мелькавший перед его лицом клинок.

В руках у фехтовальщика были уже не рапиры, а тупые тренировочные шпаги. На рапирах молодой итальянец показал, что он умеет хорошо отбиваться и пропустил лишь один неопасный удар.

В том ожесточении, с которым старый барон нападал на него, кроме восхищения что в такие годы можно наносить удары такой силы, виделось желание д’Обюссона выбить у сопляка-учителя его орудие труда и поколошматить его как следует, выпроводив с позором. Ковалоччо ему с самого начала как учитель не понравился. Франсуа и сам умел отлично обороняться, а так как сын нападал лучше отца, то конечно же давно бы выбил у своего предполагаемого учителя всю преподавательскую спесь. Ему же только удалось больно ударить зажатого в углу итальянца, но выбить шпагу не удалось.

Барон д’Обюссон уже начал уставать, пот градом лил с его лица, спина промокла, движения были более вялыми. Но и противник его тоже очень устал, тем более что находился он в более худшем положении. То и дело его шпага рукоятью скреблась о стену.

Чувствуя что он очень много потерял в глазах барона, тем не менее ничего не мог поделать, оставалось либо вырваться отсюда, либо ждать удобного случая, который и подвернулся когда Ковалоччо увернулся от сильного прицельного удара сверху по плечу, воспользовавшись незащищенностью груди приставил клинок и с силой отпихнул, можно даже сказать откинул барона назад, чуть не свалив на спину. Ударил по клинку, пока тот не успел им что-либо предпринять. Получилось отчасти и по голой руке.

Рено, видя как по чем зря избивают «старика» кинулся с рапирами на подмогу.

Ковалоччо тем временем выбил так и не поднявшуюся шпагу, как в это время Рено с разбегу стегнул его железным прутом как плеткой по плечу так, что заставил его вскрикнуть от боли и обиды. В порыве гнева Ковалоччо захотелось отдубасить их обоих, плевать на найм. Приступил к этому как только отбил рукояткой такой же стеговый удар второй рапиры и в ответ шарахнул Рено по голове, который уже остановился, почувствовав что погорячился. Помимо головы, ему еще достался удар рукоятью в грудь, то бишь в солнечное сплетение.

Ковалоччо вышиб одним ударом обе рапиры из рук задыхающегося Рено и уже занес над ним свою шпагу, как сам получил крепкий удар кулаком барона в грудь и свалился в угол, сильно забившись головой. От обиды у него даже слезы из глаз выступили.

Видя снизу что его ступня находится за ногой барона, другой ступней надавил на колено, и тому пришлось подчиниться боли, он по-стариковски свалился назад.

Рено все еще не мог разогнуться, вздохнуть свободно. Ковалоччо так же еле держался на ногах, опираясь на стену. Как победитель он ни за что не мог позволить себе ретироваться отсюда.