Анри Коломон: Франсуа и Мальвази. I том

– Не горячись, я позвал тебя по другому делу… гораздо более важному, чем сводить счеты с…

Договорить помешал обморок. Когда де Жонзак пришел в себя, первым делом дал Рено ключ.

– Торопись, мне не долго осталось…

Рено без дальнейших указаний открыл все ящики стола. Внимание его привлек пергамент с гербовой печатью и прочими подписями.

– Ах, гады, – жаловался де Жонзак от боли не в силах более терпеть, – чего подлили…

Рено прочитал завещание, гласившее:

«Мы, Жоффруа де Жонзак, дю Туа, сеньор Жонзака, находясь в полном здравии ума и рассудка, настоящим изъявляем, что: свои родовые вотчины, вложенные в ренту с выплатой в год 40 000 ливров, вложенные в дела барона Ротшильда 320 000 под семипроцентный заклад, ровно как и все мои ссуды и векселя, а так же прочее мое имущество после моей смерти завещаю…

…Далее стоял пробел под которым были поставлены подписи завещателя и еще ниже – нотариуса.

– Чье имя вписать? – спросил Рено, чем ввел умирающего в затруднительное раздумье, заставившее его на время забыть о боли.

– Вы затрудняетесь сказать, боитесь назвать… убийцу? – продолжал Рено.

– Именно так.

– Но вписать кого-то нужно, назовите имена родственников.

– Обильно поумирали мои родственники.

– Что кроме де Морне никого нет?

– А тебе не хотелось бы его вписывать?

– Но ведь он тоже отравлен и находится по сравнению с вами еще может быть худшем состоянии.

– Как же! – услышали они голос в комнате, с последовавшим далее истерическим смехом.

Поначалу Рено не понял откуда смех исходит, но де Жонзак указал.

– За драпировками!

Но только Рено кинулся к ним, как дверца лаза захлопнулась, прежде чем он клинком одернул драпировку между углом и шкафом.

– Теперь понятно кто это сделал, они выдали его! Ваш де Морне ничего не получит! – кричал Рено в место предполагаемой дверцы, – Слышите, вы!

Рено снова стало жутко. Он сильнее сжал в руке рукоять шпаги, ожидая что дверца лаза вот-вот откроется и оттуда произойдет что-то ужасное. Эта ведьма могла быть на все способна и поэтому он задвинул дверцу стоявшим рядом шкафом.

Обезопасив таким образом это место, откуда могли бы и выстрелить, снова подошел к умирающему.

– Господин де Жонзак, зачем обязательно кому-то завещать? Нельзя ли отдать свое состояние на сборы пожертвований на войну? Монастырям, или того лучше, сиротским приютам?

– Для войны говоришь? Чтоб на мои деньги убивали австрийцев, немцев, голландцев, португальцев, савойцев или наших Камизаров? Монастырям? Но я безбожник сызмальства. Как видишь, не священника позвал, а тебя.

Попам, чтобы эта аскетическая зараза пожирнее существовала? Ты этого хочешь? – говорил он разубеждая, как будто Рено сейчас самовольно собирался завещать.

– Ну а для бедных и сирот?

– Это будет новая горестная пилюля от короля, ибо мое состояние достанется ему на войну, как достается почти все, что жертвуется. Людовик задолжал сотни миллионов, миллиарды, а уж с моим миллионом не посчитается, займет, чтобы сдохнуть и не отдать. Вот так-то!

– Тогда что, остается де Морне?

– Нет, ему бы я никогда не отдал своих арендаторов… кандидат в сатрапы… Не хочу в гробу переворачиваться.

– Тогда сеньор де Жонзак, я просто теряюсь в догадках. Кому? – Рено грешным делом подумалось. – «Не вписать ли свое имя?»

– Подойди поближе, имя этого человека не должно стать известно им, иначе горе ему.

Рено подошел к изголовью и наклонился. На лбу де Жонзака выступила болезненная испарина, а язык, покрытый гнойными язвочками отказывался работать, как и зрение.

– …Барон д’Обюссон, – прошептал Жонзак, – Кто-то из Обюссонов, мне близкий родственник…

– Но может он и есть? Как раз все три смерти ему на руку. Может служанка нарочно?…

– Смотри, сзади!

Рено обернувшись увидел падающий шкаф. В одном прыжке оказавшись у шкафа, засунул клинок вовнутрь лаза, прямо через драпировки. Крик. Еще один удар пришедшийся во что-то мягкое! Вытащив его окровавленным почти до самой рукояти шпаги, засунул его с отвращением от крови в ножны. Нетвердыми шагами Рено дошел до стола, воткнул перо в чернильницу и вписал; и только затем подумал не ошибся ли? Но ему нужно было спешить, не было времени на раздумья.

Руки его дрожали и он отбросил перо, сделавшее свое дело. Стонущий сеньор де Жонзак заставлял торопиться. Рено растопил над канделябром ком сургуча, специально для этого лежавший в нижнем ящике стола, закапал на углах вдвое сложенный документ. На сургучных печатях поставил клеммы, приставляя для этого руку сеньора де Жонзака с перстнем. Затем так же запечатал в пакет, так же поставил новые клеммы и стал дуть, чтобы скорее засохло.