Александр Чеберяк - Македонский. Германцы. Викинги

На следующее утро он старательно обошел поле боя вместе с Вердой, собрал оружие, включая римское, вырыл большую яму и накрыл ее сверху кучей хвороста.

– Ладно, мне пора. Иди, красивая, я не забуду, что ты сделала.

Она уткнулась ему в грудь.

– Все напуганы. Только ты можешь объединить оставшихся.

– Сейчас – нет. Они суеверны, и разговоры ни к чему не приведут. Вот когда они услышат о победах…

– Но – как? Ты один, – напомнила Верда.

– Я ухожу, чтобы не быть одному. Если я сейчас вернусь, начнутся бесконечные советы старейшин, болтовня, все передерутся, и римляне передавят последних, как зайцев. Я должен прийти хоть с небольшой, но победой; а кто пойдет за проигравшим, неудачником среди равных? – объяснил германец.

– Ты не только силен, но и умен.

– Приходится. Я бы с большим удовольствием дней пять провел здесь, на тебе.

Она стала пунцовой – германец расхохотался.

– Ладно-ладно, ухожу.

Шаг, второй…

– Вождь, – тихо произнесла вслед Верда, – я не знаю, когда ты вернешься. Может, – она опустила глаза, – для верности мы еще раз попробуем… ну, чтобы наверняка?

Вождь широко улыбнулся. Верда была намного смелее, чем в первый раз, и долго скакала на изумленном германце. Неугомонная распоясавшаяся девчонка так заездила Аларикса, что он только на следующее утро смог покинуть лагерь.

Клавдий ликовал. За пару десятков лет скитаний по миру во славу Рима он не помнил такой трудной битвы. Даже себе, щадя самолюбие, не хотел признаться: был момент, что, казалось, все. Только он, да, пожалуй, опытнейший Ксандр, затаив пульс, поняли, на каком тонюсеньком волоске сегодня висела победа; и, слава богам, ветер качнул этот волосок в сторону Рима. Клавдию было за пятьдесят – прямой нос, решительная, тонко-сжатая линия рта, волевой, резко очерченный подбородок. Высокий, худощавый, похожий на старую, но еще крепкую мачту – в нем чувствовался стержень, присущий людям, рожденным править. Вошел Ксандр.

– Ну, проси чего хочешь – в разумных пределах, разумеется. – Клавдий сделал широкий жест. – Да, кстати, ты опять переведен в офицеры – приказ будет позже. В армии ты второе лицо, после главнокомандующего.

– Не стоило. Я лишь исполнил свой долг.

Высокий плечистый Ксандр сам мало походил на римлянина – скорее, на варвара – невольно поймал себя на мысли консул. Твердый взгляд, широкие плечи, вечно хмурое, обветренное лицо – старый рубака, который ничего, кроме как воевать, и не умеет.

– Ну, твоя скромность равняется твоей доблести. На таких, как ты, и держится армия.

– И на таких, как ты, консул.

– Да, Ксандр, да. Эти боровы в сенате, торгующие должностями, когда-нибудь погубят Рим. Дайте, боги, не дожить до этого дня. Слушай, старина, я мог бы похлопотать – безбедная старость и усадьба в Испании тебе обеспечены. А? Что скажешь, вояка?

– Нет, консул, – закачал головой Ксандр. – Я старый солдат и покою предпочитаю лязг мечей. Когда-нибудь, в прекрасный солнечный день, я сгину где-нибудь на краю земли, не зная за что. По приезде в Рим – да продлит Юпитер его дни! – позаботься о моих стариках; о себе я позабочусь сам. Но, конечно, немного деньжат никогда не помешает – любовь стоит дорого.

Консул усмехнулся.

– Военная касса к твоим услугам. Рад был воевать с тобой.

– И я, консул, – расчувствовался солдат.

– Выпей вина – говорят, самое лучшее.

Ксандр отхлебнул.

– А ты чем займешься?

– Искупаюсь в славе и уйду на покой.

– Я думал, ты более честолюбив, – сказал Ксандр.

– Лет пятнадцать назад – может быть. А так… Не хочу повторить судьбу Цезаря. Мне надоели эти бесконечные походы, осточертела и визгливая суета Рима. Я устал носить орла по миру, разбивая все новые и новые народы, которые, впрочем, вполне прекрасно живут и без Рима. Двадцать лет я был карающей рукой империи – хватит, пора на отдых. Буду разводить виноград…

– …И пробовать новых рабынь? Есть ли уголок на земле, куда не заглядывал твой алчный взор?

Клавдий кивнул.

– У каждого свои слабости; и, клянусь Меркурием, моя слабость ничуть не хуже других. Да, пока не забыл. – Голос консула стал суровее. – Сюда едет новый главнокомандующий. Вся надежда на тебя – претор болван. Когда-то он с целым легионом разогнал сотню пьяных пастухов Фракии – и возомнил себя Помпеем Великим. Ты, и только ты в ответе за жизни парней – и я тебе не завидую.

Верда вернулась в племя понурая – не так, лежа в шалаше с Алариксом, она представляла свое возвращение. Она нашла избушку старейшины; постояла, раздумывая, на крыльце и, решившись, прошла внутрь. За вместительным столом, угрюмо свесив головы на могучих шеях, в тяжелых, черных мыслях сидели остатки воинства; последняя его сила и спасение. Все молчали. Что говорить – иногда молчание гуще и красноречивее тысячи слов. Верда и сама сейчас услышала глухую боль в этих опущенных головах; ощутила и разделила наравне с мужчинами тревогу за будущее, которого могло и не быть. Она почувствовала себя неловко.