Михаил Волконский - Мальтийская цепь

Каждое слово точно ножом резало Литту. Эта добрая старуха, на все готовая для своей барыни, не знала, не могла представить, какой пытке она подвергала его теперь.

— Больна… больна!.. — произнес он.

— И безнадежно, батюшка, безнадежно… так и дохтур сказали, и сестра их потеряли всякую надежду. Только я еще думаю, милостив Господь!

— Боже, Боже, что же делать! — почти простонал Литта. Няня вдруг как-то дрогнула всем телом и прерывающимся, чуть не рыдающим голосом заговорила:

— Ваше сиятельство, послушай меня! Женись… женись на нас… одно спасение наше в этом, батюшка!

И старуха согнулась, готовая опуститься на колена.

— Что вы! — подхватил ее Литта. — Полно, довольно… Что вы!.

Он поднял старушку, насильно усадил на стул и старался успокоить.

— Ты прости мои глупые речи, — продолжала сквозь слезы няня, — а только другого исхода нет… Нет! — повторила она, качая головою. — Умрет она, моя голубушка, умрет!

И, не в силах уже дольше владеть собою, няня залилась слезами.

Литта оставил ее и стал ходить по комнате. Он верил в болезнь Скавронской и знал так же, как няня, что она не переживет этого потрясения. Боже! Так она любила его! Он видел доказательство — ясное, тревожное, ужасное — ее любви… Это было счастье, но вместе с тем и страшное, невыразимое горе. Ведь он любил ее больше жизни, но как быть: души своей не продашь за любовь, потому что тогда и любить нельзя.

— Если б я только мог, — подошел он снова к няне, — если б я был в силах!

Ему трудно было долго говорить по-русски, и он не мог объяснить то, что хотел и как хотел, но в голосе его и в выражении было такое страдание, что няня и так поняла его.

— Знаю, что будто вы монашеский обет дали, — заговорила она. — Чудно у вас это по католичеству — как есть бравый молодец и красавец со шпагой, все как следует, военный и вдруг… монах… Что-то несуразно оно, не по-настоящему… быть так не должно… Уж коли монах — иди совсем в монастырь и не смущай людей… Богу молись.

— Разве я не молюсь Ему? — сказал Литта.

— Да, по-католическому, — подхватила няня, — по-своему… А вы вот что, ваше сиятельство: оставьте все эти вещи-то да переходите в нашу веру, православную, христианскую, и все вам станет ясно… и все будет хорошо… и мир душе вашей настанет. И возьмете вы жену-красавицу, любимую, ненаглядную. А уж любить она вас будет! Оживет, моя радость, право, оживет… Молилась я об этом, чтобы Господь просветил вас.

Слезы стояли в глазах Литты, но он не мог не улыбнуться сквозь них на простодушную речь старой няни. Если б он мог, то объяснил бы ей, что давно бы перешел в православную веру, но для этого ему нужно было сначала убедиться, что православие действительно лучше веры отцов его; а так, для того только, чтобы получить право на женитьбу, это было недостойно, слишком невозможно для него. И, стараясь примениться к понятиям старухи, он попробовал объясниться с нею примером.

— Вот что, — сказал он, — недавно был в Петербурге шведский король… Вы слышали об этом?

— Слышала!.. Свататься к нашей великой княжне приезжал.

— Ну вот!.. Они любили друг друга… очень любили… А между тем король не женился, потому что великая княжна не могла изменить свою веру, а без этого она не могла стать королевою шведской.

— Так что ж из этого? — переспросила няня.

— Ну вот, — пояснил Литта, — великая княжна не могла изменить веру…

Старуха удивленно посмотрела на него и ответила:

— Полно, батюшка, она ведь — православная!.. Литта увидел, что его старание напрасно и, сколько бы он ни объяснял, все равно его не поймут.

— Нет, няня, — коротко сказал он, — к несчастью, это невозможно, это нельзя сделать. Вы говорили, графиня не знает, что вы поехали ко мне?

Няня замахала на него руками:

— И не знает, и не догадывается, а то беда мне будет.

— Ну так вот: ничего не говорите ей обо мне и постарайтесь сделать, чтобы она забыла обо мне… А я… — и, не договорив, Литта махнул рукою и закрыл лицо.

Огромный аванзал Зимнего дворца, вблизи зала, где на помпезном катафалке стояли тела Екатерины II и Петра III (последнее, по воле Павла I, было перенесено из склепа Александро-Невской лавры), был полон народа. Как и все передние покои, этот зал был густо убран трауром и затянут флером.

Но, несмотря на это печальное убранство, лица собравшихся здесь, казалось, были оживлены надеждою на предстоящее благополучие. Из старых вельмож почти никого не было. Новые люди, по преимуществу гатчинские, проходили, здоровались и переговаривались между собою. Несколько человек приезжих из провинции, вызванных новым императором, тоже были тут.