Дмитрий Аккерман - Кацетница

С девчонками из детдома у меня сложились очень странные отношения. Они были запуганы, никому не верили и всего боялись. Да и я сама была примерно в таком же состоянии. Я не могла даже просто так с кем-нибудь заговорить, а директора вообще боялась больше смерти.

Особенно меня пугало его непонятное любопытство. Каждый раз после душа все девчонки по одной заходили голыми в специальный кабинет, где директор смотрел на них – просто смотрел и отпускал. Многие девчонки пережили в тюрьме такое, что уже не стеснялись стоять раздетыми перед мужчиной, однако непонятность ситуации делала эту процедуру какой-то низменной и неприятной.

Очень часто он заходил к нам в спальню тогда, когда мы ложились спать. Спать мы были обязаны только на спине, с руками поверх одеяла. Как-то раз, зайдя рано утром в спальню, директор увидел, как две девочки-сестренки спят вместе. Они просто замерзли. Директор поднял весь детдом прямо в пять утра, вывел нас на улицу в том, в чем мы спали – в трусиках и лифчиках – и около часа ругался. А потом отправил сестренок в наказание дежурить на кухню, на целую неделю.

Мальчишек мы сторонились. Все мальчишки делились на две группы – нервных и озлобленных, которых сторонился даже директор, и забитых, покорно съеживающихся при каждом крике. У мальчишек была какая-то своя жизнь, свои отношения, иногда они даже дрались между собой.

К концу лета я отъелась и похорошела. Струпья прошли, волосы немного отросли и превратились в симпатичную короткую стрижку. Немного улучшилось и настроение. Я старалась забыть все то, что пережила в тюрьме, хотя окружающие меня дети не давали отвлечься от этих мыслей.

Перед самым началом учебного года к нам привезли новую партию детей. Мы с ужасом смотрели на эти скелеты – обтянутые кожей, покрытые рубцами и гнойниками. Еще совсем недавно мы были такими же. Сразу после того, как ребята прошли санобработку, мы, не сговариваясь, начали за ними ухаживать – смазывать раны теми скудными средствами, которые у нас были, кормить и пытаться разговаривать.

К нашему удивлению, среди новеньких оказались не только польки, галичанки и украинки, но и две русские девчонки. Беленькие, голубоглазые, лет по пятнадцать, они резко выделялись среди нас. Они не хотели разговаривать с нами, беспрерывно рыдали и прятались во все углы. После долгих расспросов мы наконец выяснили, что они – дочери русских офицеров, которых арестовали за шпионаж вместе с семьями. Девчонки сидели в тюрьме почти год. Дня через три, утолив голод и отоспавшись, они немного оттаяли и наперебой начали рассказывать об ужасах тюрьмы. Впрочем, удивить нас было сложно – почти каждый из нас прошел через то же самое, если не хуже.

Больше всего эти девчонки негодовали, что так плохо обращались именно с ними, с русскими, свои же русские. Меня больно кольнуло, когда они это сказали, хотя я и понимала, что это – не от большого ума. Наверное, попади я по каким-то причинам в руки ОУН, меня бы тоже задело, если бы со мной обращались плохо. Но ведь они должны были понимать, что пришли как оккупанты в чужую страну, и что их не обязаны здесь любить.

Одна из русских девчонок, Марина, сразу рассказала все, что от нее просили, сразу же после первого допроса. Она очень боялась боли и в страхе перед побоями подписала все бумаги, которые ей давали следователи. Когда ее отпускали из тюрьмы, следователь ей сказал, что благодаря ее помощи им удалось раскрыть целую организацию, и что ее родителей расстреляли как врагов. Теперь она все время казнила себя тем, что сама подписала приговор своим родителям, тем более что избиений ей все равно не удалось избежать.

Вторая девчонка, Светлана, держалась несколько допросов, но когда ее изнасиловали сразу несколько солдат, она тоже подписала все бумаги. После этого она хотела повеситься в камере, но ей не дали соседи. Самое ужасное было то, что ее еще несколько раз насиловали, и она забеременела. Правда, никто об этом пока не знал, у нее был срок всего два месяца, и нам, девчонкам, она рассказала об этом под страшным секретом.

Мы были в шоке. Впервые мы видели так близко то, о чем даже взрослые говорили шепотом. Девчонка оказалась в очень сложной ситуации – одна, без родных, в совершенно чужом городе и чужой стране, и с будущим ребенком.

Впрочем, похоже, эта ситуация больше беспокоила нас, чем ее. Она не была католичкой, она вообще не верила в Бога и думала не о том, как родить ребенка, а как избавиться от него и избежать неприятностей.