Дмитрий Аккерман - Кацетница

Когда Мирославу утром выводили на очередную пытку, она спросила у Оксаны:

– Который? В очках?

Оксана кивнула. Мирослава сжала губы, и ее глазах появилась какая-то обреченная решимость.

Больше ее не видели. Не видела Оксана больше и своего мучителя в очках. Ее вообще больше не допрашивали. Оксана подозревала, что Мирослава каким-то образом отомстила за нее и приняла мученическую смерть, но узнать ничего не могла.

Люди уходили из камеры – кто-то на допросы, кто-то навсегда. Приходили новые люди. А Оксана все сидела, став постепенно старожилкой камеры. Из первых обитателей через месяц осталась только интеллигентная пани Яжинка, та самая, которая уговаривала Оксану ни в чем не сознаваться. Правда, от прежней красивой и ухоженной женщины в ней ничего не осталось. Ее ежедневно водили на допросы, откуда она возвращалась вся черная от побоев. Она мало говорила, и если и открывала рот – то только для проклятий в адрес своих мучителей.

Оксане было противно на себя смотреть. Ночнушка, в которой ее арестовали, вся почернела от запекшейся крови и поистрепалась. Трусики были тоже черными от грязи. Она осознавала, что от нее страшно воняет, и только от одного этого ей хотелось повеситься.

Два раза их водили в баню. Баней назвать это было сложно – узкая бетонная клетушка с льющейся из-под потолка холодной водой и пара обмылков на всех. Тем не менее для всей камеры это было просто счастье. Оксана успела не только помыться, но даже немного состирнуть одежду. Конечно, пришлось натягивать ее мокрую на голое тело, но даже это было для нее теперь блаженством.

В камере обычно молчали. Новички сначала нервно разговаривали, рассказывали об аресте, побоях, но после первых двух-трех допросов замолкали и молча страдали. Иногда обсуждали, что будет дальше. Все сходились на том, что, скорее всего, отправят в Сибирь, в страшные холодные лагеря на лесозаготовки.

Общее мнение изменила арестованная в середине лета пани Ядвига, преподавательница из университета. Она рассказала, что всех арестованных или расстреливают где-то в лесах, или отправляют на строительство дорог и заводов здесь же, в Украине. Ее саму арестовали за то, что она обсуждала это со своими студентами. Видимо, кто-то из студентов донес на нее.

Постепенно у Оксаны сложилось впечатление, что о ней просто забыли. Теперь ей казалось, что пусть уж лучше лагерь, чем камера, набитая людьми, пахнущая потом, кровью и испражнениями. К своему ужасу, не избежала она и вшей. В ее длинных волосах они нашли хорошее убежище. Оксана уже сотню раз пожалела, что не согласилась на уговоры Кристины сделать модную короткую стрижку. А здесь, в камере, не было ни одного острого предмета, чтобы обрезать волосы покороче.

Теперь по ночам она мучилась не только от холода, но и от укусов насекомых. Расчесанная и немытая голова постепенно покрылась струпьями, на руках появилась какая-то инфекция, от которой образовались коросты, сочащиеся кровью. Она сама похудела так, что живот ввалился почти до позвоночника.

Наконец из распахнувшихся дверей раздался голос:

– Янкович! На выход, с вещами.

Оксана за это время настолько отвыкла от своей фамилии, что сначала рефлекторно обвела камеру глазами – кого опять вызывают. С вещами – означало, что человек не вернется. Или расстрел, или лагерь, или – отпустят. Если из этих застенков кого-то отпускают.

И только через несколько секунд затянувшегося молчания она поняла, что все смотрят на нее точно таким же взглядом, каким она смотрела на окружающих. И что вызывают именно ее.

Она попыталась сообразить, какие вещи брать с собой. От Мирославы остался кунтуш, которым она укрывалась по ночам. Секунду поколебавшись, она решила его взять с собой. Мало ли в каких условиях ей придется быть дальше – если придется.

Ее привели в какой-то другой кабинет. Незнакомый следователь снова спросил ее фамилию, имя, год рождения и национальность. Потом замолчал, заполняя какие-то бумаги.

– Итак, Оксана, что ты знала о шпионской деятельности своих родителей?

– Я ничего не знала, пан.

– Хорошо, Оксана. То есть плохо, конечно. Итак, я пока отпускаю тебя. Сейчас ты поедешь в детский дом. Тебе запрещено выезжать из города. Если ты увидишь своего отца – ты обязана сразу придти сюда и сообщить об этом. Если ты все это не сделаешь – мы тебя отправим в тюрьму. На этот раз надолго. Поняла?

У Оксаны перехватило дыхание.

– Поняла, спрашиваю?

– Да, пан.

– Паны были при Пилсудском. Сейчас граждане.