Дмитрий Аккерман - Кацетница

– Да, пан.

– Ладно, иди, черт с тобой. Вот тебе справка, носи ее всегда с собой.

Оксана схватила бумаги, рванулась к двери. Потом остановилась, нерешительно спросила:

– Пан, а как же моя мама…

– Хм. Мама? Я думаю, что ты ее еще очень долго не увидишь.

– А где она, пан?

– Где, где… не знаю. Все, иди. Тебя проводят. Справку об освобождении держи, а то…

Солдат отвел ее к выходу и передал какому-то русскому дядьке, смешному, с животиком и в очках. Тот посмотрел переданные с ней бумаги, вывел на улицу и посадил в автобус. Там сидело еще несколько человек – таких же, как она. Вернее, нет – сначала она со страхом посмотрела на эти истощенные лица, ввалившиеся глаза. Потом перевела взгляд на окно, в котором отражалась незнакомая ей старуха с лицом, напоминающим череп, обтянутый кожей, с редкими всклокоченными волосами, коростами на коже… с ужасом поняла, что видит себя.

Детский дом представлял собой двухэтажное здание с крепким железным забором. Как сообразила Оксана, глядя из окна автобуса на забытые улицы – где-то в районе доминиканского костела на Старопогеевской. Автобус заехал внутрь ограды, всех детей – около 15 человек – вывели наружу и сразу отвели стричься.

Оксана не успела даже опомниться, как противно жужжащая машинка обстригла ее наголо. Еще минуту назад она с оторопело смотрела на свое гротескное изображение в зеркале и с размышляла о том, как теперь отмывать все эти коросты и выводить вшей из длинных, слипшихся волос – и вот на нее уже смотрит что-то совершенно лысое, черное от грязи, скорее похожее на восьмидесятилетнего старика, чем тринадцатилетнюю девушку.

Она открыла было рот, чтобы запротестовать – но поняла, что уже поздно.

Затем какая-то толстая тетка намазала ей всю голову керосином и заставила сидеть так полчаса. И наконец-то всех девчонок загнали в душ, где была настоящая горячая вода и мыло, и можно было мыться сколько хочется.

Выйдя из душа, Оксана не нашла своей одежды. Впрочем, сейчас, после душа, она под страхом смерти не влезла бы в одежду, в которой провела столько дней в камере. Но другой одежды тоже не было.

Та же самая толстая тетка махнула ей рукой на дверь – иди туда. Оксана вышла в другую комнату и инстинктивно отпрянула назад – перед ней за столом сидел тот самый толстый дядька, который встретил ее на выходе из управления НКВД.

Она рефлекторно прикрылась руками, но дядька строго прикрикнул:

– Ну-ка, руки по швам!

Она опустила руки, медленно краснея под его пристальным взглядом.

– Ладно, третий сорт – не брак, – наконец непонятно сказал он. – Иди, одевайся, – он кивнул не другую дверь.

Оксану привели в ужас смешные длинные панталоны не по размеру, которые ей дали надеть вместо трусиков, и лифчик из грубого полотна, в котором утонули бы две таких девушки, как она. Однако делать было нечего. Зато все было чистое и даже поглаженное.

Простая перловая каша, миску которой ей навалили в столовой, показалась райским блюдом после тюремной баланды. Съев большую чашку, она поняла, что проваливается в сон, прямо сидя на стуле…

Никогда не забуду мерзкого голоска директора детдома. Прогуливаясь вдоль строя, он смотрел на нас презрительным взглядом и говорил:

– Запомните – вы все ублюдки, дети шпионов и вредителей. Ваше место – в тюрьме, а советское государство дает вам дом и еду. Вы должны быть благодарны за то, что вас всех не посадили вместе с вашими родителями, как вы того заслуживаете. За это вы должны соблюдать дисциплину. Вам запрещается делать что-либо без команды, вам запрещено лежать днем, вам запрещено играть, читать, разговаривать, гулять в неположенное время. Если вы выйдете за ограду – вас в тот же день отправят обратно в тюрьму. Запомнили?

– Да, – нестройными голосами ответили мы.

– Не слышу! Отвечать надо хором, громко и четко: так точно. Ну-ка, еще раз!

– Так точно.

– Ну вот, уже более-менее. Я выбью из вас эту панскую расхлябанность.

Такое построение было каждое утро. Заспанных, не успевших одеться, нас выгоняли во двор и долго рассказывали всякую чушь.

Вообще-то в детдоме было неплохо, особенно в сравнении с тюрьмой. Нас тут было человек пятьдесят – мальчишек меньше, девчонок больше. Здесь по крайней мере не били, кормили и раз в неделю водили в душ. Правда, не выпускали за ворота. Причем не выпускали категорически, под страхом отправки обратно в тюрьму.

Я страдала от неизвестности, от того, что не знала, где мама, что с нашей квартирой. Не понимала, где мы будем учиться с наступлением осени. Мне не хватало подруг – Кристины и Али.