Алевтина Татищева-Никитина - И они распяли его. Последняя дорога последнего императора

Замечательно, что у этого «главного» оказался талантливый летописец, свидетель небссстрастный, но точный и объективный, совместивший журналистское расследование с эмоциональным монологом о времени и о себе. У этой книги есть ценность исторического документа, серьезной исследовательской работы и захватывающая личностная интонация: то, что так властно захватило в свое время автора, не сможет оставить равнодушным читателя этой книги.

Владимир СПЕШКОВ

Бывают моменты, когда история становится осязаемой. Это чувство привычно, наверное, для историков, особенно археологов. А журналиста, который сломя голову гоняется за новостями и пытается поймать ускользающее время, оно вдруг однажды останавливает на полном скаку и хватает за рукав: оглянись! Так случилось со мной весной 1998-го, когда я услышала о том, что готовятся похороны семьи последнего российского императора. Тема казалась настолько огромной и глубокой, что я была убеждена: ее уже захватил кто-то из более опытных коллег. Свобода свободой, но в газете у каждого есть свой «огород», который он любовно возделывает и оберегает. Но все же я набралась смелости и дрожащим голосом предложила на редколлегии: «Надо бы съездить в Екатеринбург, разузнать про царские похороны». О, радость, ни один газетный зубр не отреагировал. «Ну, съезди», – сказали мне и приступили к другим неотложным делам. Сначала я не могла поверить в то, что случилось, что эта тема – моя. А потом – испугалась.

Отношения с историей, как сводом имен, дат и событий, у меня всегда были сложные. Мне всегда не хватало во всем этом живых людей, личностей, к которым можно было как-то относиться – любить или ненавидеть, восхищаться или презирать. А в старших классах, когда дети начинают уже что-то соображать, на нас проводили какой-то педагогический эксперимент, и касался он именно истории. Учительница (я не помню, как ее звали, помню только, что она говорила: «Я константирую») разбивала класс на группы, в каждой выбирался главный. Он читал учебник, а потом все ему отвечали. Понятно, что никто ничего не знал. Но дело даже не в учительнице. Знание истории дальше 17-го года было не так уж и необходимо. И потом, в университете, надо было только долго и нудно конспектировать классиков марксизма-ленинизма, чтобы предъявлять переписанные собственной рукой тома преподавателю истории КПСС. Я чуть не срезалась на госэкзамене, пытаясь объяснить, в чем отличие Программы мира, принятой на 23-м съезде КПСС, от Программы мира, принятой на 24-м съезде. Мне казалось, что все партийные съезды были на одно лицо – лицо престарелого Леонида Ильича.

Когда я оглядываюсь назад, то вижу, что судьба посылала мне сигналы, значение которых становится понятным только сегодня. 1978 год. Мой родной город Камышлов в 140 километрах от Свердловска. Конец мая. Последний школьный звонок. Все как положено – митинг, белые фартучки, слезы педагогов. Но все вокруг говорят, что нам необыкновенно повезло – так, как не везло ни одному выпуску: у нашего праздника будет потрясающий финал. Так совпало, что в этот солнечный майский день власти моего родного городка решили избавиться от храма. Он возвышался в самом центре, напротив площади. И выкрашенный серой краской Ленин долгие годы вынужден был хмуро взирать на его величественные купола. Конечно, храм не действовал, там была столовая, автостанция, потом еще что-то. Городу тогда уже было больше 300 лет, храму – немного меньше. Кому он помешал – об этом мы не задумывались. Подобные решения тогда не обсуждались. Гадали только о том, что будет на его месте. Говорили, что здесь разобьют парк. Забегая вперед, скажу, что никакого парка так и не возникло. До сих пор здесь огромный пустырь. В центре уже в годы перестройки, когда лидеры страны завели моду по большим праздникам ходить в церковь, поставили железный крест, почему-то черный как смоль. Рядом, как водится, шумит барахолка, где камышловцы перебирают пыльные китайские товары.

Мы собрались тогда всей школой у линии оцепления. Когда храм начал заваливаться после целого шквала взрывов, мы кричали: «Ура!». Все кричали. Мой отец в это время вел фотосъемку с крыши, для истории. Эти фотографии он потом передал мне.

Конечно, тогда я ничего не знала о доме Ипатьева. Только теперь я сопоставила даты. «Дом особого назначения» был разрушен в Свердловске в сентябре 1977-го. Храм в нашем городке – через полгода. Сегодня для меня эти два позорных факта связаны между собой. Получается, что моя взрослая жизнь началась с того, что я кричала «ура», когда рушился храм. Не потому ли я и мои ровесники так мечемся по жизни, все не можем найти точку опоры.