Аркадий Кудря - Правитель Аляски

Гагемейстер вытащил из кармана швейцарские часы на серебряной цепочке, щёлкнул крышкой:

— О-о, мне пора на корабль! Спасибо, Роберт. Приятно было посидеть в твоём доме. У тебя очень милая жена, очаровательные дети... Что же касается господина Баранова, то, ты понимаешь, я искренне ответил на твой вопрос, но отнюдь не намерен удовлетворять праздное любопытство к этой теме местных нуворишей.

— Подожди, — поднялся Стенсон, — позову Кэрол.

Стенсон вышел и вскоре вернулся с женой.

— Как, Леон, — с милой улыбкой сказала она, протягивая ему руку, — вы уже покидаете нас?

— Увы, пора. — Гагемейстер коснулся губами её пальцев. — Спасибо, Кэрол, за чудесный вечер. Я словно побывал дома.

— Приходите, Леон, ещё.

— Обязательно.

Роберт Стенсон вышел вместе с гостем на улицу, чтобы помочь ему взять экипаж.

Батавия,

март 1819 года

Баранов постепенно привыкал к размеренной жизни в отеле «Морской». Как и большинство немногих здешних постояльцев, он вставал рано, в пять утра: только раннее утро и вечер позволяли наслаждаться в Батавии прохладой. Выпивал на террасе чашку крепкого кофе и шёл прогуляться по окрестным улицам.

В канале уже с визгом плескались служанки с малолетними детьми, по каменной мостовой цокали нарядные экипажи, совершали свой моцион голландские дамы в платьях из муслина, в каких-то чепчиках, кокетливых шляпках. Каждую обычно сопровождал молодой слуга. Он шёл чуть сзади, держа в вытянутой руке пёстрый солнцезащитный зонтик над головой хозяйки.

Дедье относился к Баранову с подчёркнутым уважением. Но удивительно, что его уже знали и многие из постояльцев и почтительно приветствовали при встречах в ресторане, в саду или на террасе. Пожилые супруги, по виду немцы, лет пятидесяти или чуть больше, обращались к нему «герр Баранофф»; толстый, круглолицый англичанин, должно быть купец, непременно раскланивался и сиял благодушной улыбкой, бормоча каждый раз дежурную фразу о том, надо думать, какой нынче прекрасный денёк.

Но по-настоящему трогало Баранова внимание к нему прелестной девушки лет пятнадцати, азиатского типа, с нежным овалом лица и живыми тёмными глазами. Она жила здесь то ли с матерью, то ли с тёткой. Её быстрый взгляд, лёгкий наклон головы при встрече и слегка смущённая улыбка напоминали Баранову оставшуюся в Ново-Архангельске дочь Ирину.

Он часто думал о них — об Ирине и о сыне Антипатре, плывущем сейчас на шлюпе «Камчатка» под командой Головнина к берегам России. Капитан Головнин обещал оказать протекцию Антипатру, помочь ему поступить в Морской корпус в Петербурге. Как бы хотелось, чтобы затея удалась. Его мальчик, выросший в гавани, куда приходили суда со всех концов света, бредил морем и ещё в детстве твёрдо решил стать моряком.

Вспоминалась и оставшаяся на Кадьяке Анна Григорьевна. Разве не диво, что гибкая, пугливая, как горная козочка, дочь кенайского вождя, дарованная правителю в знак дружбы и уважения, стала ему женой и родила троих детей — Антипатра, Ирину и Катеньку.

В то лето девяносто седьмого года, когда сын появился на свет, он лишь силой обстоятельств, из-за травмы ноги, задержался на Кадьяке. Но уже в мае следующего года поплыл на лёгком судёнышке в Кенайскую губу, оставив младенца и мать, окрещённую Анной, на попечение горничной девки. На Кенае бунтовали племена, оскорблённые нападками на них людей из компании Лебедева — Ласточкина, враждовали меж собой и сами промышленники. Уладив дела на полуострове, он немедля отправился в Константиновскую крепость на острове Нучек, где принял под своё начало отряд, не желавший более служить у Ласточкина. Великий шторм обрушился тогда на остров. Буря, не утихавшая несколько дней, валила и вырывала с корнем могучие ели вокруг крепости, трещал под порывами бешеного ветра крепостной палисад, страшные молнии озаряли ночь, и он молился в горенке, стоя на коленях перед образом Спасителя.

Перед отъездом с Нучека он отправил экспедицию на материк, на реку Медную, где так много погибло посланных ранее разведчиков, чтобы всё ж пройти её и установить дружбу с жившими по реке племенами. И когда в октябре вернулся обратно на Кадьяк и вновь взял в руки маленькое тельце сына с глазами, распахнутыми на мир, и уже тёмной головкой, тот, увидев прямо перед собой обветренное, заросшее щетиной лицо отца, вдруг истошно завопил. «Чего горланишь? — сказал малышу Баранов. — Привыкай к родителю твоему».