Владимир Зима - Исток

Затрещал огонь, взметнулся в серое небо, в дымном шлейфе унося с собой в обиталище богов и души убитых соратников.

— Отходим! — прокричал Надёжа, когда на месте сгоревшей лодьи осталась лишь куча тлеющих углей. — Оружия с себя не снимать!..

Очнулся Могута в плетёной клетке, где сидел, скорчившись в три погибели. Сквозь узкую щёлку видел вокруг бескрайнюю рыжую степь, диких кочевников, одетых в звериные шкуры.

Вечером стали биваком, сунули Могуте в клетку горелую лепёшку. На боярской усадьбе от такой еды последний пёс отвернул бы морду, а тут выбирать не приходилось.

Сгрыз Могута лепёшку и ещё попросил.

— Ты слышишь ли меня?! Хлеба дай!.. — потребовал Могута.

Желтозубый степняк сквозь дырку подал ему тыкву-горлянку, наполовину наполненную водой. А другую лепёшку пожалел, так и не дал.

— Да ты позови кого-нибудь, кто по-нашему разумеет! — отчаянно говорил Могута. — За меня знатный выкуп дадут! Я же боярин!.. А ты меня чёрствой лепёшкой кормишь...

С рассветом степняки снова двинулись в путь и скакали без остановки до самого вечера. Прискакали в большое стойбище.

Из клетки Могуту выпустили, но столкнули в глубокую яму, где до него, судя по засохшим нечистотам, перебывало уже много таких же несчастных...

И потекли однообразные дни плена.

В один из дней в яму к Могуте столкнули высокого худого грека, одетого в чёрную монашескую одежду.

— Мир тебе, узник! — обратился вновь прибывший к Могуте.

— Здоров будь... — ответил боярин, разглядывая грека.

Странным был товарищ по несчастью — избит так, что живого места на лице нет, а глаза сияют.

— Чему радуешься? — спросил его Могута.

— Господь посылает испытания, и нам подобает выдерживать их с честью. Спасителю на кресте было труднее!..

Могута отвернулся, но грек придвинулся ближе к нему и заговорил с таким жаром, словно был он на площади и вокруг него собрались единомышленники:

— Все мы грешники, брат, и надобно нам возблагодарить Господа за то, что послал сии испытания, дабы в безмерной доброте Своей дать нам возможность искупить хотя бы малую часть наших грехов!.. Вы, тавроскифы, блуждаете во мраке, в то время как истина — вот она, совсем рядом! Вы смотрите на страдания как на зло, но это не так. И даже сама смерть, которой боятся люди несведущие, есть величайшее благо и естественное спасение от печалей, тревог и мирской суеты, есть полное и окончательное освобождение от всех бед и страданий...

— А коли так, сделай себе петлю да и кончай страдания, — сердито сказал Могута.

— А вот это — ещё больший грех! — в ужасе округлил глаза пленник. — То, что даровано Богом, может отнять только сам Господь!.. Да ты не печалуйся, брат! Будет угодно Господу — вызволит нас из полона.

Затем пленник опустился на колени и стал сосредоточенно молить своего Бога. Уж что он там шептал, Могута не слушал и скоро заснул.

Утром Могута проснулся — а этот, в чёрной рясе, опять на коленях, опять губы шевелятся, правой рукой быстро-быстро крестится, лбом до самой земли опускается.

Посмотрел на Могуту и улыбнулся, словно дитя несмышлёное.

Подумал Могута, что от такого соседа всякого ждать можно: привидится ему сдуру, будто смерть иноплеменника будет угодна его богам, и запросто задушит, ещё и улыбнётся ласково на прощанье.

Не дожидаясь вопросов Могуты, грек заговорил быстро и плавно:

— Человек создан Творцом для блаженства. Для того блаженства, которое заключается в самом человеке. Если человек добродетелен, то он будет счастлив даже в оковах, потому что невозможно пленить его бессмертную душу. Как бы ни были велики земные страдания добродетельного человека, они временны, смерть прекращает их, а в загробной жизни его ожидает вечное блаженство.

Сверху в яму заглянул стражник, кинул две лепёшки.

Могута взял одну, чёрствую, словно камень, и стал жадно грызть, а собрат по несчастью даже не поглядел на еду.

— Страдающего в нашей юдоли плача добродетельного человека можно сравнить с невольником, который завтра будет венчан на царство. Разве кто-то посмеет назвать такого узника несчастным? Завтра он станет царём!..

— Если сразу выкуп за нас не взяли, завтра нас могут убить, как собак, — проворчал Могута, подбирая крошки с ладони и отправляя их в рот.

— А я говорю тебе: даже единственный волосок не упадёт с головы добродетельного человека без воли Божией!..

Могута снисходительно поглядел на страдальца и отвернулся. Грек погрыз лепёшку и вновь обратился к Могуте: