Владимир Зима - Исток

Покачивались у берега на лёгкой волне вместительные суда, переправлявшие через пролив сорокатысячную армию, сновали через Босфор и лёгкие хеландии, на которых перевозили снаряжение, припасы и фураж.

На берегу толпились обыватели в таком небывалом количестве, что Василию показалось, будто все жители Константинополя, все шестьсот с лишним тысяч человек, от мала до велика, оставили свои занятия и вышли проводить на святой подвит христолюбивое воинство.

Собирая мужа в военный поход, Евдокия приобрела изящную амуницию, соответствующую его придворной должности: тонкие поножи из слоновой кости, отделанные золотом, вызолоченный шлем и короткий меч, сработанный руками знаменитого на всю империю оружейных дел мастера Никифора.

В последний час, перед тем как в составе личной свиты его величества переправиться через Босфор, Василий прискакал на тихую тенистую улочку, чтобы проститься с Феофилактом.

Отставной протоспафарий Феофилакт принял Василия в своей обширной библиофике.

— Ты совершил верный выбор, — сказал Феофилакт, любуясь бывшим конюхом, которому была весьма к лицу военная амуниция. — Когда отечеству нелегко, всякий честный человек должен делить с государством его тяготы и заботы... Спокойная совесть, душевное равновесие, сознание исполненного долга перед Отечеством... Что может быть выше для человека?

— Надеюсь, что этот поход будет знаменательным и войдёт в историю, — важно произнёс Василий. — Разгромив Карвея, мы сможем навсегда избавить Ромейскую империю от постоянной угрозы с востока.

— Ах, если бы сбывались все наши чаяния!.. Твоими бы устами да мёд пить, — горько усмехнулся Феофилакт. — А меня, к великому моему сожалению, все последние месяцы неотступно преследуют самые дурные предчувствия... Собственно, из-за них я и не смог до сих пор оставить Город.

— Полагаю, что твои опасения сильно преувеличены, — покровительственно изрёк Василий. — Империя сейчас сильна, как никогда прежде. Народ любит молодого императора, армия прислушивается к каждому его слову.

— У меня нет никаких доказательств... Я ощущаю себя беспомощным. Поневоле приходит на ум сравнение с Кассандрой, которая провидела будущее, однако ей никто не верил и к её предсказаниям никто не прислушивался.

Голос Феофилакта был неподдельно грустным, порой в нём проскальзывали тихие нотки отчаяния и досады, которые Василий склонен был объяснять лишь его положением опального сановника.

— Нынче я довольно коротко могу беседовать с его величеством, — сказал Василий, доверительно понижая голос. — Если ты утверждаешь, что над империей нависла опасность, укажи, где стоит тот троянский конь, которого нам следует опасаться, и я передам твои слова его величеству ещё до захода солнца.

— Я ничего не могу объяснить, — замялся Феофилакт, беспомощно улыбаясь и описывая руками в воздухе некую замысловатую фигуру. — Всё же я — увы! — не Кассандра и не обладаю подлинным даром провидения. Я могу лишь предчувствовать. Опасность для империи существует уже довольно давно, она разлита в нашем воздухе, ею пропитано всё вокруг. Над всеми нами витает фатальное предощущение гибели... Порой его уже можно разглядеть — в каких-то отдельных досадных мелочах, в каких-то частных несуразностях... Разумеется, приметы эти открываются отнюдь не всем и не всякому. Увидеть их — ещё не значит проникнуть в их подлинный смысл.

— Что ты имеешь в виду? — насторожился Василий.

— Искать предзнаменования грядущих бедствий легче всего в толпе... У меня, как тебе известно, с некоторых пор появилось довольно много свободного времени, переезд мой во Фракию несколько затянулся, мне приходится много ходить по всякого рода людным местам, и я невольно стал прислушиваться к разговорам, невольно стал анализировать то, о чём говорят...

— Кто говорит? — насторожился Василий.

— Все! — словно бы удивляясь неразумению своего недавнего конюха, выкрикнул Феофилакт. — Я довольно потолкался и среди черни, и среди наших так называемых философов, послушал риторов и софистов... Я пришёл к выводу, что нынешние мудрецы сильно измельчали. Их мнимоучёные разговоры стали пусты и никчёмны... Налицо отсутствие пищи духовной для лучших умов Отечества. А ведь ещё со времён Аристотеля известно, что идейный разброд общества и духовная опустошённость его мыслящего слоя охватывают население всякой страны, как правило, именно перед войной.

— Ну, разумеется!.. — с явным облегчением вздохнул Василий и снисходительно улыбнулся. — Весь Город знает, что эта война начнётся в самое ближайшее время... Мужчины готовятся воевать, они знают, что многие из них не доживут до триумфа, оттого-то и витает в воздухе предощущение близкой смерти... Победа немыслима без жертв. Мы дойдём до Армении, мы схватим гнусного богомерзкого еретика Карвея, привезём его в Город и выставим на форуме Тавра, чтобы всякий мог плюнуть ему в рожу!