Владимир Зима - Исток

От досужих бесед с прохожими и уличными зеваками Бьёрн получал не только удовольствие, но и вознаграждение от своего ювелира, если вследствие подобных разговоров рассеянный взор какого-нибудь столичного бездельника вдруг останавливался на изящной вещице и он пожелал её приобрести.

— Что и говорить, дельце выгодное, — сказал Бьёрн в конце первого месяца, получив от хозяина сверх обусловленной платы ещё три милиарисия. — За такую плату я готов послужить тебе не только своими руками, но и глоткой, а она, смею тебя уверить, способна на такое, о чём ты даже не подозреваешь.

Уточнив кое-что для себя, Бьёрн стал кричать на всю улицу:

— Здесь трудится соревнователь Гефеста! Искуснейший аргиропрат Автоном способен украсить своими поделками самых достойных!..

Конечно, если бы греки понимали хоть самую малость в настоящей поэзии, Бьёрн сочинял бы такие звонкие висы, которые пели бы много веков спустя, но, увы, греки мыслили чересчур прямолинейно и датской поэзии не разумели. Приходилось подлаживаться под их примитивные вкусы, и когда мимо прилавка проходила в сопровождении служанок богатая матрона, Бьёрн негромко советовал:

— Только у этого ювелира вы найдёте изысканные украшения для ваших нежных ручек...

Матрона соглашалась с оценкой своих холёных рук и приглашала на улицу Автонома, чтобы немедленно купить у него то ли браслет, то ли цепочку, то ли серьги.

Если на Аргиропратии появлялась компания благородных мужей, Бьёрн доверительно обращался к ним с предложением купить крепкие застёжки для плащей, заказать золотые перстни или браслеты.

Лесть на греков действовала безотказно, а у Автонома не умолкал колокольчик над входной дверью.

Прижимистый ювелир понимал, кому он обязан неожиданной бойкостью торговли, и в конце месяца сверх положенных двух номисм, расщедрившись и опасаясь, что такого статора могут переманить завистливые коллеги, добавил ещё целых две золотых монеты.

И всем была хороша для Бьёрна его новая служба, если бы Автоном, вдобавок к неимоверной скупости, не оказался ещё и невероятным ревнивцем.

Однажды в полдень к прилавку аргиропрата подошла богатая молодая женщина, сопровождаемая смуглолицей служанкой.

Служанка бесшумно спустилась в эргастерий, а незнакомка, остановившись вблизи Бьёрна, откинула с лица тонкое шёлковое покрывало и принялась перебирать тонкими пальчиками серьги и кольца. При этом она время от времени поглядывала на статора томными коровьими глазами.

— Ты желала бы что-нибудь купить? — деловито уточнил Бьёрн, оглядываясь на дверь эргастерия, за которой послышался крик Автонома.

— Ты — новый статор?.. Как зовут тебя, усатый?

Бьёрн озабоченно вздохнул — тут надо держать ухо востро, кокетливая незнакомка могла запросто воспользоваться минутным замешательством ститора и стянуть с прилавка золотую безделушку, за которую потом и в целый год не расплатиться с Автономом.

И в эту самую минуту из эргастерия выбежал разъярённый аргиропрат и принялся кричать на незнакомку, размахивая кулаками:

— Илария!.. Ты сведёшь меня в могилу! Сколько раз я просил тебя, чтобы ты приносила мне обед не прежде, чем наступит полдень!.. Почему ты позволяешь себе не слышать моих просьб?!

— Я шла от портнихи и решила зайти к тебе показать новое платье... Не правда ли, оно стоит четырёх номисм?

— Боже мой!.. Ты решила разорить меня!.. Я не могу больше так жить!..

Слушая гневные слова Автонома, Бьёрн уже другими глазами поглядел на молодую кокетку и подумал, что опасения аргиропрата не лишены оснований — по виду Илария принадлежала к тем женщинам, которые ставят греховные удовольствия много выше семейной чести.

Неожиданно аргиропрат повернулся к Бьёрну и напустился на него:

— А ты, дубина, чего уставился?! Убирай прилавок и сам убирайся! На сегодня твоя служба закончена...

«...Когда ты уходишь, в душе у тебя остаются её слова, одежды, взгляды, походка, стройность, ловкость, обнажённое тело, и ты уходишь, получив множество ран. Не отсюда ли беспорядки в доме? Не отсюда ли погибель целомудрия? Не отсюда ли расторжение браков? Не отсюда ли брани и ссоры? Не отсюда ли бессмысленные неприятности? Когда ты, занятый и пленённый ею, приходишь домой, то и жена тебе кажется менее приятною, и дети — более надоедливыми, и слуги — несносными, и дом — отвратительным, и обычные заботы — тягостными, и всякий приходящий — неприятным и несносным. Причина же этого в том, что ты возвращаешься домой не один, но приводишь с собой блудницу, входящую не явно и открыто — что было бы более сносно, потому что жена скоро выгнала бы её, — но сидящую в твоей душе и сознании и воспламеняющую душу вавилонским и даже более сильным огнём...»