Сухбат Афлатуни - Поклонение волхвов

И загремел колокол.

Бегмат так и стоял, застыв; опустил руки и стал вертеть головой. И не он один.

Звон шел снаружи, со двора, врываясь в зал через открытую дверь и сотрясая театр. Колокол ликовал, гудел, плескал светом и наполнял собой все. «Кто-то пробрался во двор… – быстро думал Николай Кириллович. – Звонарь? Откуда?..» Но тут добавилось еще нескольких колоколов и пошел такой ликующий перезвон, что Николай Кириллович уронил руки и растерянно и радостно поглядел в оркестр. На какое-то мгновение он увидел не оркестр, а огромные шарообразные куски металла и льда, разлетавшиеся от ударов колокола на множество мелких частей. Сердце отпустило, по груди и рукам побежало тепло.

Колокол стих, зал был неподвижен. Николай Кириллович быстро поклонился и вышел через раскрытую дверь на пожарную лестницу. Во дворе было светло. «Неужели утро?» – успел подумать Николай Кириллович, но тут же понял, что нет.

Свет исходил из круглого тела, чуть ниже во дворе, возле колокола.

На небольшой площадке лестницы стояла фигура в военной форме.

– Ну что, отпиликал? – услышал мягкий, чуть в нос, голос Гоги.

Они стояли молча, уткнув носы в плечи друг друга.

– Задушишь. – Гога поднял лицо и строго улыбнулся. – Готов?

Николай Кириллович кивнул.

– А город уцелеет? – вспомнил, заволновался.

– Любимый го-род… – Гога артистично сплюнул за перила, – …может спать споко-ойно.

Помолчал.

– И видеть сны…

Взял Николая Кирилловича за руку и поднял подбородок:

– Вон, гляди. Это уже их остатки, мелочь. Метеоритный дождь.

Небо горело и слегка звенело от звезд. Несколько медленно падали.

– А война?..

– И войны не будет, – продолжал держать его за руку Гога. – Повышенную боевую готовность американцы отменили, наши тоже, израильтяне прекратили огонь. Ну что, поехали?

– Скажи хоть куда.

– Пока в Город с желтым куполом. А потом – куда определят.

Гога стал спускаться вниз, лестница загудела.

– Гог!

– А? – обернулся.

Николай Кириллович все еще стоял на площадке:

– Я насчет Варюхи… Ты в курсе?

– Ага. – Гога остановился. – Я насчет всего в курсе. Неверный диагноз. Здорова она, просто бронхит, нервы. Знаешь, как это у впечатлительных девочек. Но страшного ничего, зря тебя Лизон на уши ставила… Да, стой. – Порылся в кармане. – Чуть не забыл, – протянул маленький футляр. – Папа́ велел тебе передать. Раньше, конечно, надо было. Но, прости, не успел, попал в передрягу, еле выпутался…

Николай Кириллович глядел на маленький камешек, освещавший ладонь голубоватым светом.

– Спасибо, – закрыл футляр. – А ты его видел?

– Папа́? – Гога спускался; следом, держась за перила, спускался Николай Кириллович. – Да я целый год им был! Он во мне жил, представь? Полное раздвоение личности… Ну что ты?

– Я… соскучился по тебе.

Они снова стояли, обнявшись. Николай Кириллович хотел еще спросить насчет Жанны, но Гога потянул его за руку:

– Ладно, пошли, еще наболтаемся. Я тебе несколько таких танцевальных номеров покажу, обалдеешь…

Лестница еще немного погудела от шагов и стихла.

В это время в зале Николай Кириллович медленно опустил палочку и повернулся к публике. Наконец кто-то пришел в себя, вскочил и бешено захлопал. Мгновенно поднялся весь зал, зашумел и… тут же снова стих.

Николай Кириллович, не успев поклониться, стал падать. И обмяк на руках подхватившего его Рината.

Как потом уверял Ринат, на лице Николая Кирилловича была удивительная улыбка. Это было странно от Рината слышать, он не был склонен к патетике. Впрочем, и другие оркестранты тоже успели ее заметить.

Ленинград, 6 января 1990 года

Через семнадцать лет после этих событий несколько музыкантов собрались на Владимирском, у гостеприимных Рогнеды и Юлиана.

Днем был концерт памяти Николая Триярского, которому должно было бы исполниться шестьдесят. После концерта стояли в фойе, Зильбер-Караваева предложила продолжить у них, Юлиан закивал. Поднявшись из темноватой станции, купили сладкое и шматок сулугуни; выпивка, говорила Неда, скосив глаза на американского гостя, в доме есть.

Американским гостем был бывший питерский композитор Фред Яблоков (некоторые, особенно молодежь, о таком даже не слышали). В Штатах Яблоков стал, хотя и далеко не сразу, довольно известным музыковедом. Последние лет десять преподавал в псевдоготическом теремке в Йеле и считался специалистом по русской авангардной музыке шестидесятых, особенно по творчеству Николая Триярского. Как успела кое-кому сообщить Неда, этому научному интересу способствовало то, что Яблоков был женат на вдове Триярского. В конце семидесятых она эмигрировала с детьми в Штаты и поселилась в Нью-Йорке. На одной вечеринке Яблоков, после очередного развода, заметил немногословную женщину из серии вечных тургеневских девушек; когда узнал, чьей женой была девушка, пригляделся попристальнее.