Сухбат Афлатуни - Поклонение волхвов

Метеориты летели кольцом. Довольно крупные, такие в атмосфере точно не сгорят. Уже были различимы всполохи на их поверхности и темные пятна стоящих группами фигур. Фигуры были в черных гудящих костюмах, уже делались различимыми и лица. Если это можно было назвать лицами.

Пора была начинать. Несколько лучей выросло с Земли, по ним побежали молитвы тех, кто не мог взлететь. Лучи дотянулись до метеоритов, один раскололся на несколько частей. Вспыхнули и загорелись рептилии, до этого невидимым эскортом летевшие рядом с метеоритами. Космозавры мотали чешуйчатыми мордами, били дымящими крыльями. Покружившись, лучи стали гаснуть. Теперь понеслись вперед куполами церкви. С колокольни Рождественской вытянулось к метеоритам сразу несколько лучей, снова завспыхивали перепончатые крылья, хвосты, раздался рев, несколько метеоритов сверкнуло, но продолжало лететь. (Отец Михаил успел увидеть бледные лица монахов-рождественцев, наводящих какую-то деревянную шестеренчатую бандуру.) Несколько византийского вида церковок выплеснуло языки «греческого огня», и снова удалось подпалить лишь бессчетных гадов. Впрочем, один метеорит, пролетев немного, треснул пополам. Но остальные летели, пиликая, гремя и стуча, как свихнувшиеся оркестры. Полетели лучи от остальных церквей; вихрем носилась огненная колесница, неизвестно откуда взявшаяся; метеориты щелкали как горох; куски льда и обрубки тварей сыпались вниз, догорая в атмосфере. Отец Михаил резко зажмурился: один космозавр, пролетавший мимо, задел церковь крылом, она качнулась, затем всю ее охватило сияние и выплеснулось многоструйным лучом, разветвляясь и разрезая ледяные туши метеоритов. Откуда-то сбоку уже тарахтели У-2, покачивая крыльями с андреевскими крестами; помахав припавшему к окну отцу Михаилу, «ночные ведьмы» с песнями заходили на неприятеля с тыла. Посыпались бомбы и зажигалки. Снова мелькнула колокольня Рождественского монастыря: лучи исходили из нее уже непрерывно, пара метеоритов, резко сменив траекторию, полетели прочь от Земли. Но оставалось еще несколько довольно крупных; трем удалось проскочить заграждение, несколько церквей полетело за ними в погоню, все более заметно отставая…

В четвертой части стала отниматься левая рука. Холод шел от плеча к кисти, пальцы каменели, и Николай Кириллович боялся, что заканчивать придется одной правой, если вообще придется.

Музыка разрушалась на глазах. Летели фрагменты, осколки, обрывки в духе Прокофьева, Шенберга, Штокхаузена, Ноно парадоксально сцеплялись с все более плоскими вальсиками, фокстротами, эстрадными темками. Это все быстрее закручивалось в дикую воронку, в которой классика была уже неотличима от банальщины, авангард – от ляпанья мимо нот. Это был конец падшей, земной музыки, ее Судный день; один за другим инструменты начинали вопить, выть, надрываться и замолкать…

Наступал финал, который с оркестром ни разу не репетировался полностью. Оркестранты, продолжая играть, доставали молотки, гвозди, пилы. Первыми начали скрипки. Петр Второй схватил свою за гриф и саданул ею по полу; то же сделал со своим альтом Петр Второй, пройдясь еще по нему молотком. Зал выдохнул. Даже лампы, как всем показалось, засветили темнее. На сцене происходило избиение инструментов. Разбивались на куски виолончели, растаптывались всмятку трубы, с хрустом ломались смычки. Некоторые крушили с остервенением, другие – осторожно, дрожащими руками; Виолетта Захаровна, разделавшись со скрипкой, уронила свою пышную голову. Все это было подчинено ритму, хотя и безумному, но строгому: над оркестром летала палочка Николая Кирилловича. Вот, почувствовав затылком его взгляд, подняла голову Виолетта Захаровна; сделал еще несколько нужных ударов по виолончели Ринат. Разрушались не все инструменты; некоторые еще продолжали звучать, выкрикивать что-то, шептать. Николай Кириллович снова проверил вполоборота зал, увидел окаменевшие головы, полуоткрытые рты, несколько застывших рук, протянутых к сцене. И вот теперь… Он дал знак. В угасавшем гуле и грохоте постепенно возникла флейтовая тема начала. Вот последний удар молотком по контрабасу, и остается одна флейта, звук ее поднимается, добавляется тихий звук ударных, нарастает, оркестранты тянут долгую ноту…

Николай Кириллович, почти согнувшись, делает знак ударным, Бегмат кивает и размахивается, чтобы сымитировать звон на никелированных трубках…