Сухбат Афлатуни - Поклонение волхвов

Казадупов не уходил.

– Сейчас я приехал помочь вам. Вам надо отсюда уехать. Как можно скорее! Вам нельзя здесь больше оставаться, вы и сами это чувствуете… Может, вы все-таки откроете дверь?

Николай Кириллович потянул руку с ключом к замку и снова опустил ее:

– И куда мне надо ехать?

– Я отвезу вас в аэропорт, на ташкентский рейс, как раз успеваем. В Ташкенте вас отправят ближайшим самолетом в Ленинград, вы же и так туда собирались. Фестиваль провели блистательно, миссия ваша выполнена, а в театре я все объясню. Ну что, по коням?

Николаю Кирилловичу почему-то увиделись черные кони с горящими глазами.

– В Ленинграде, – продолжал Казадупов, – первое время вы, конечно, будете заниматься здоровьем вашей девочки… У меня, кстати, есть знакомые среди питерских врачей, могу посодействовать. Конец двадцатого века, от туберкулеза больше не умирают! Вылечим! Ну а потом… Потом, как вы сами понимаете, у вас прекрасные перспективы. Вашей музыкой серьезно заинтересовались. Конечно, на каждый фестиваль или премьеру вас выпускать не будут, но раз в год куда-нибудь во Францию. Или Италию… Может, даже предложат попреподавать где-нибудь там или просто поработать в тишине и покое. Из Питера завязывать международные контакты, согласитесь, легче! Надеюсь, вам это понятно?

– Да. – Николай Кириллович тер пальцами успевший нагреться ключ. – Непонятно, почему вы об этом так заботитесь.

– Потому что… – Казадупов понизил голос, но Николай Кириллович слышал его даже лучше, точно тот шептал ему прямо в ухо. – Потому что завтра ничего уже здесь не будет… Всего несколько метеоритов. Попадают на радары, американцы принимают их за наши ракеты. А наши – за американские. Остальное дорисуйте сами. Потом, конечно, разберутся. Но несколько городов успеют… В том числе Дуркент. Сюда еще и метеорит шлепнется, так что… Так что мне поручено спасти вас.

– Спасти?.. Так же, как вы спасли Бежака? Как вы спасли Садыка? Вы ведь к ним тоже приходили, незадолго до…

– А вы неплохо информированы, товарищ композитор! – за дверью засмеялись. – Не ожидал. Правда, было все не так, по дороге, если желаете, все объясню.

– Я никуда не еду.

Новая волна голосов накатила на Николая Кирилловича, он приподнял подбородок и плотно сжал зубы.

– Что ж, – возник голос Казадупова, рождая эхо: что ж… что ж… что ж… – Не хотите добровольно? Я предусмотрительно захватил с собой ключ… ключ…

В замочной скважине затарахтело.

Николай Кириллович схватился за ручку и собрал весь голос:

– Уходи!

Вместо крика вышел хрип, он закашлялся, но ключ из скважины выпал и звякнул о плитку. Одновременно где-то тихо запели женщины.

– Жаль. – Голос Казадупова удалялся, застучали вниз по лестнице шаги. – Жаль… – долетело уже откуда-то с первого этажа.

Николай Кириллович уже не думал о Казадупове: он слушал женские голоса.

– Вечера всего совершенна, свята, мирна и безгрешна…

Хор, сменив ноты, пропел первое «Подай, Господи!»

Молящихся было немного, и отец Михаил, возглашая ектенью, даже засомневался, справятся ли? Но тут же отогнал сомнение. Мало, зато все свои.

«А ты с Людкой попрощалась?» – послышалось неподалеку. «Не! Просто в окно ей сегодня постучала: не держи на меня зла! Она вылезла, а я уже дальше пошла. А то пришлось бы рассказывать, то да се. А это, как батюшка предупредил, секрет, а потом, еще неизвестно, получится ли». – «А я вот только Сереженьку своего хочу увидеть! Как погиб он тогда, так я…»

Отец Михаил метнул в прихожанок строгий взгляд. Они притихли, оправили косынки и стали подтягивать «Подай, Господи!»

– Добрых и полезных душам нашим…

В стороне, возле Николы Чудотворца, молились «ночные ведьмы». На головах их вместо косынок были старые летные шлемы.

«Подготовились», – подумал отец Михаил.

Верхний свет погасили, начал читаться первый час. Обычно большинство, кому было далеко ехать, на этом уходило. Отец Михаил выглянул из алтаря. Нет, почти все стояли, только двое или трое, крестясь, пятились к выходу.

Хор, отдохнув, грянул «Взбранной Воеводе». Волною начали опускаться на колени. Кто вставал на голый пол, кто успел подложить сумки и половички. Стали быстро друг от друга зажигать свечи, осветились шепчущие губы, прикрытые или, наоборот, распахнутые глаза. Сам отец Михаил клал поклоны на солее перед крупным, афонского письма, образом Иверской, убранным цветами. Пара нестойких хризантем успела осыпаться, и, опуская голову, отец Михаил то и дело видел на полу лепестки, отвлекавшие его. Сверху непрерывно бил колокол, звук его был непривычен и казался слабым против предыдущего колокола. Отец Михаил дал знак хору, чтобы пели сильнее. Хористы кивали, но силы не прибавилось. Вернулся на солею, собрал лепестки в карман. Приложил ладонь к стене.