Фаина Гримберг - Гром победы

Однако сам герцог собою не был недоволен. Он очень был обыкновенный мальчик, он понимал свои права так, как он их понимал, он был герцог Шлезвиг-Гольштайн-Готторпский, и всё это должно было ему принадлежать. И было делом его чести, всей его жизни — чтобы он был герцог Шлезвиг-Гольштайн-Готторпский и всё, что его, принадлежало бы ему. А Пётр, конечно, был велик, но мальчик даже и обдумывать не собирался это странное величие и в глубине души (очень в глубине) полагал своего возможного тестя даже «пагг» — то есть этаким шутом, если не вовсе в чём-то... дураком... Пётр мог помочь герцогу воротить Шлезвиг. И герцог понимал: нужно, чтобы Пётр захотел ему помочь. Но такого ума, чтобы понимать, что Шлезвиг — спорная территория и что у Петра должны быть некие политические интересы, чтобы помогать ему, такого ума, нет, не было у герцога. Он был один из бесчисленного множества тех, коим необходима твёрдая истина: чётко — -во всех вопросах — белое и чёрное. И потому вовсе для герцога не был Шлезвиг спорной землёй, а был его, Карла-Фридриха, владением, и Дания была несправедливым захватчиком. И надо было, чтобы Пётр помог... В хитросплетении политических интересов герцог разобраться не мог, да и не пытался особенно. Разобрался он только в том, что Пётр имеет двух дочерей-невест. И ведь нельзя отказать в помощи зятю! Впрочем, в Дании тоже так думали и потому очень хотели настоять на удалении герцога из России — от греха подальше и с глаз долой — из сердца, как говорится...

Пётр любил своих детей, ласкал, развлекал и звал на лад шутейный «потрошонками». Не любил он, когда его трудам мешали. Например, сын мешал... А Пётр хотел, чтобы сын был похож на него самого и был бы его продолжением. И Пётр этого требовал и дёргал сына этого и тряс за шиворот, покамест душу и не вытряс!.. Потому что сын Алексей не был похож, и не был, и не был. И, пожалуй, только в этой своей непохожести на отца и был виновен перед отцом... Но от дочерей Пётр никакой такой похожести и буйного участия в делах государства не требовал и потому являлся чудесным, добрым и весёлым отцом... Хотя... Пётр не одобрил (естественно!) претензий образованной сестрицы Софьи на управление государством и (соответственно!) обозвал её «зазорным лицом», то есть, можно сказать, позорной личностью на русском престоле. Однако, непрестанно понуждая женщин и девиц (и прежде всего — собственных дочерей) мыслить, участвовать в общественной жизни и учиться наукам, Пётр как бы готовил некое «коллективное бессознательное сознание» к тому, что на престоле возможен не только царь-мужчина, но и царица-женщина или даже девица... И — торопясь, торопясь, торопясь и не находя своим замыслам полного понимания, Пётр, конечно, не предусмотрел такой элементарной вероятности, что эта самая возможная царица (женщина-девица) явится, например, и вовсе необразованной, и мыслящей, например, всё больше о своём собственном благе... Но в пышноволосых головках девочек — Петровых дочерей — смутные мысли о престоле прояснялись всё более и более с каждым годом возрастания...

А юный герцог Голштинский — и это занятно — вовсе не помышлял о занятии российского (а теперь уже всероссийского императорского!) престола. Не топырились у него за спинкой скромные орлиные крылышки Андрей Иваныча Остермана, барона Шафирова, князя Меншикова и арапа-инженера Ганнибала. Нет, нет и нет! Карл-Фридрих был честный мальчик и верил в неколебимость своих знаний о том, что такое «долг» и «честь». Основы этих понятий почерпнул он ещё в детстве из старинной книги Йорга Викрама «Зерцало мальчика» и в детстве ещё взял себе за образец стремление к доброте и храбрости, отличавшее героя этой нравоучительной книги — мальчика Фридберта.

И Карл-Фридрих понимал, что, если женится на дочери Петра, Пётр поможет зятю иметь Шлезвиг, и тогда герцог и герцогиня Шлезвиг-Голынтайн-Готторпские будут жить-поживать себе в своём герцогстве и воспитывать наследников своего герцогства в понятиях долга и чести... Карл-Фридрих полагал себя очень достойным женихом, он был приличной наружности мальчик и гордился своими честностью и порядочностью. Жаль только, что честность и порядочность никак не могут сочетаться с некоторой широтой ума и души; это последние изначально предполагают некоторую непорядочность и нечестность. И будучи порядочным и честным, но очень узким душою и умом, герцог даже и не задумывался о том, что, в сущности, дерзает свататься к возможной наследнице одного (уже!) из величайших в мире престолов и что его возможные потомки таким образом (и сколько бы ни отрекались официально и письменно) обретают некие права не только на любимое герцогство, но и на власть в одном величайшем (уже!) государстве... Но прямой и честный мальчик не задумывался обо всём этом и даже не понимал намёков, и был настолько прям и честен (то есть глуп, что ли?), что даже в интриги, заботливо сплетённые другими людьми (умными!), входить не желал.