Владимир Абрамов - Хочу женщину в Ницце

– В библиотеке я видела большую картину, написанную маслом. Это, насколько я понимаю, Ромейн Брукс, может, даже ее же оригинальная копия.

– Что вы, – успокоил я гостью, – Брукс не писала копий на заказ. Она была состоятельной дамой, и деньги ее просто не интересовали. Отец разделял ее эстетические идеалы и был убежден, что гермафродитная красота Рубинштейн прописана у нее гораздо выразительнее, чем даже у самого Серова. Отец заказал изготовить копию кому-то из известных наших художников, может, Сафронову, и тот сумел сохранить серые тона, только сделал их еще прозрачнее, обнажив тело Иды до предела.

– Денис, – произнесла Элла Андреевна, стоя ко мне вполоборота, – ваш отец был большой оригинал. Вы никогда не замечали за ним что-то …

– Что-то дьявольское? – подсказал я.

– Я не это хотела сказать. Расскажите мне о нем.

– Нечего рассказывать, – сказал я. – Он был странным, порою скучным и не всегда понятным, что называется «себе на уме». Впрочем, однажды я заметил его за довольно странным, как мне показалось, занятием.

Элла Андреевна заметно оживилась и, развернувшись, подошла ко мне ближе, с любопытством заглядывая в глаза.

– Это было вот здесь, в холле. Видите эту большую гравюру Пиранези? Она называется «Иконография». Как-то отец говорил мне, что эта «вещь» как живая икона для язычника: завораживает настолько, что кажется, перемещаешься в пространстве и времени.

– И что же? – нетерпеливо прошептала Элла Андреевна, словно боялась кого-то разбудить.

– Так вот, он сидел неподвижно в этом кресле и, должно быть, не слышал, как я спустился из спальни вниз и встал у него за спиной. Отец отрешенно смотрел на гравюру и держал в левой руке монету. Это был простой римский сестерций второго века. Пальцами он все время переворачивал её, ласково поглаживая то аверс, то реверс, словно этот кусок цветного металла был живым предметом его обожания, и осязал лик императрицы, изображенной на нём. Мне стало не по себе, будто я застал его голым в интимной обстановке. Отец время от времени подносил монету к кончику носа, будто принюхивался, но монета выпала у него из руки, и он, наклонившись, увидел меня и вздрогнул. Я вечно ему только мешал. Он попытался скрыть свое недовольство. Я ни о чем его не спрашивал. Он сам сказал, что был ТАМ, в том мире, словно у себя дома. Я не удержался и спросил: «А можно мне тоже»? «Сначала надо быть уверенным, что ты там нужен, – сказал он сурово и добавил: Стремление к истине – это процесс познания самого себя. Мы до сих пор не знаем, на что способен наш мозг». С тех пор я следую его примеру и таскаю в кармане одну большую монету, конечно, не древний сестерций, но, думаю, что не хуже, из серии «Русский балет» с номинальным достоинством в сто советских рублей. Монета золотая, а главное – редкая, хоть и далеко не самой высокой пробы, и отпечатана относительно недавно. Тру пальцами по рельефу танцующей балерины, что выбита на реверсе, да чувствую, что все это – напрасный труд. Никто ко мне не являлся ни во сне, ни наяву.

Элла Андреевна подошла вплотную к гравюре.

– Она оригинальная?

– Наверное, – ответил я. – Бумага «Верже» конца восемнадцатого века с водяными знаками, печаталась во Франции.

– И всё-то вы знаете, – хитро улыбнулась Элла Андреевна. – Ну, допустим портрет Путина в римском облачении – это понятно, чья-то умелая стилизация, – сказала она с улыбкой, глядя на следующую рамку.

– Совсем нет, это вовсе не Путин. Это Юлий Цезарь! Я сам сделал это фото в залах Ватикана. Просто ракурс оказался довольно забавным. Отцу понравилось настолько, что он оформил это удачное фото под портрет.

Юлий Цезарь

Схожесть образов заставила Эллу Андреевну ещё раз изумлённо покачать головой.

– Что вы на меня так смотрите? – спросил я. – Вы же сами писали в журнале, будто Платон утверждал, что бог действует геометрически, когда посылает нам свои знаки. Это ли не знак вселенской геометрии?

Она еще раз взглянула на Цезаря и призадумалась, несколько потупив взор.

– А вот эти две яркие картины, так не характерные для вкуса вашего отца, – что они здесь делают, – осторожно спросила она.

– Это эротические фантазии на тему Мерилин Монро, так сказать, современная реализация пин-апа. Вот эта, – я указал на сидящую на старом чемодане Мерилин, – это известный испанский художник Карлос Диез, с которым отец состоял в переписке, а вот та – уже японца Наджима Сораямы. Отец за ней сам летал в Штаты. А вот что они здесь делают? Признаться, я и сам не понимал отца до поры до времени, и, кажется, понял только вчера вечером, когда прочел ваше чудесное журнальное эссе про Иду.