Владимир Абрамов - Хочу женщину в Ницце

– Возможно, но, по всей видимости, она в частной коллекции.

Марк Анатольевич вздохнул. Он осторожно, даже где-то заговорщически прикоснулся к моей руке и тихо сказал:

– Ну мы же не будем это афишировать, верно?

Он хитро улыбнулся и обратился к Розе:

– Я отойду на часок-другой отобедать, дорогая, а ты удели нашей гостье внимание, может ее заинтересует еще что-нибудь.

Я не спешила возвращаться на работу, у меня было «окно» до трех, и горячий кофе с конфетами «Осенний вальс» был предложен мне кстати. Роза была заинтересована моим рассказом, и ей непременно хотелось продолжить разговор. Для легкости в общении я предложила ей называть себя просто Эллой, но она то ли из уважения, то ли по какой-то другой причине обращалась ко мне подчеркнуто по имени-отчеству.

– Вы заметили эту особенность пальцев ее ступней только на этом эскизе? – спросила Роза, наливая мне кофе в невесомую чашечку фирмы «Гарднеръ»,

– Совсем нет! Просто в 1911 году он прописал ее ступни особенно тщательно, желая угодить д’Аннунцио. Но впервые он акцентировал на этом внимание в 1908 году в эскизе к Идиному костюму к «Танцу семи покрывал». Замечательный и очень красивый эскиз, но, к сожалению, пальцы прописаны нечетко. Однако при желании можно легко заметить, что самым большим по длине был не первый, не второй, а именно третий палец. Такое строение встречается нечасто.

Роза слушала меня внимательно, так ни разу не прикоснувшись к своей чашке с остывающим кофе.

– Кстати, – добавила я, – эта красивая акварель Бакста пришлась по нраву не только д’Aннунцио. Ее по достоинству оценил Серов и даже Луначарский, который в то время находился в Париже. А Бенуа пробовал организовать выставку работ Бакста.

– Как же вы много знаете! В чем причина вашего внимания именно к этой экстравагантной даме? – спросила Роза и наконец потянулась к чашке.

– Да уж так получилось. Хотела подработать в одном журнале, предложили тему. Интернет только набирал обороты. Приходилось искать материалы в иностранных изданиях, много читать и не только о ней. Например д’Аннунцио. Он слыл большим любителем женщин, я бы сказала, ловеласом европейского масштаба, имел особую способность влиять на женское сознание и не знал у них отказа. По своей харизме был очень похож на нашего Пушкина. Как и наш гений он вел подробный список своих побед. В его своеобразной картотеке насчитывалось несколько тысяч жриц любви! Кстати, д’Aннунцио считал Иду «Сивиллой, прислушивающейся к Богу внутри себя». Он вообще воображал ее существом неземным и поначалу обращался к ней как к брату.

– Странно…

– Да нет. Вы, наверное, не знаете, что Ида была активной лесбиянкой, и еще в России у нее с этим были проблемы. Айседора Дункан, которую Ида по ошибке приняла «за свою», брезгливо отказалась ей давать уроки несмотря на хорошие деньги.

– Да что вы? Ужас! – воскликнула Роза в изумлении.

Она взяла сигарету и помяла ее в коротких пальцах. Я обратила внимание на изрядно облупившийся лак на желтоватых ногтях. Уловив в моем взгляде вопрос, она покачала головой и сказала:

– Извините, здесь курить нельзя, – и убрала сигарету обратно в пачку.

Немного помолчав, Роза сказала:

– Вы знаете, меня все время не покидает мысль, что у нас в хранилище что-то было, имеющее отношение к этому д’Aннунцио, но что, не могу вспомнить. Подождите минутку, я сейчас.

Она стремительно встала, неловко задев пухлым коленом за угол журнального столика, отчего кофе в чашке колыхнулся и выплеснулся в блюдце. Кивнула головой охраннику и скрылась за неприметной дверью.

– Я была права, – послышался ее радостный голос. – У нас есть фотопортрет этого итальянца. Хотите посмотреть?

– Особого желания не имею, – как можно деликатней ответила я на ее предложение.

– Почему? – с удивлением спросила Роза, держа в руках большой черно-белый портрет, наклеенным на толстый картон.

– Я терпеть его не могу, – сказала я виновато. – Мне неприятны его рыбьи глаза, холодные, как смерть.

– Глаза как глаза, – пожала плечами Роза, разглядывая фото, и, перевернув его, воскликнула, – кстати, а здесь сзади надпись: «Ленин называл его единственным революционером в Италии».

Я не могла не улыбнуться в ответ на наивный текст, так поразивший сотрудницу антикварного салона.

– Не знаю ничего о его революционной деятельности, но то, что он был многолик и даровит – это факт. Даже Муссолини заимствовал у него диктаторский имидж и фашистское приветствие. Как все фанатики он был душевнобольным. Простите Роза, а это у вас единственная фотография?