Юрий Винничук - Аптекарь

Рута оперлась на Калькбреннера, ноги у нее подкашивались. Зиморович распечатал письмо, и, пробежав глазами, удивленно взглянул на секретаря. Тот взял письмо, повертел в руках и тоже ничего не понял. Айзек все еще стоял у окна, секретарь вернул ему бумагу со словами: «Здесь ничего нет. Вероятно, должно быть другое письмо». Айзек посмотрел на лист и прочитал: «Дорогой пан доктор! Если возникнут трудности, к которым вы не были причастны, то это мое признание от этих хлопот должно вас избавить. Лоренцо ди Пьетро». Ниже были приписаны две строки на латыни. Остальная часть листа, как и его обратная сторона, были чистыми.

Айзек вернулся к Руте и раввину.

– Это все, что тебе передал мальчишка? – спросил он девушку. – Это письмо неполное. Должно быть еще что-то.

Рута показала флягу. Айзек открыл ее и понюхал. Запах спирта ему ничего нового не сообщил. Он подал письмо раввину. Рута посмотрела через его плечо и оторопела. Письмо ей тоже ничего не говорило. Но раввин покачал головой:

– Здесь и вправду все. – Зачем зачитал: – «Dixitque Deus: «Fiat lux». Et facta est lux». Это цитата из Библии, которая означает: «Сказал Господь: «Да будет свет». И стал свет». Ниже видим две буквы «SH». Ваш друг Лоренцо позаботился, чтобы письмо, попав в чужие руки, осталось непрочитанным. А также чтобы не пропало, если окажется в воде или огне, – написанное в нем не исчезнет. Текст будет читаться даже на обугленной бумаге. Но сейчас прочитать его не удастся. «SH» – не что иное, как Silberhornerz – роговое серебро, или кераргирит, от греческого kéras – «рог» и árgyros – «серебро». Это минерал, который имеет удивительную способность менять цвет и темнеть на солнце. Письмо, написанное раствором кераргирита, в сумерках остается невидимым до тех пор, пока не полежит несколько часов на свету.

– Несколько часов! – ужаснулся Айзек. – А у нас есть эти несколько часов?

Их не было. Судья назначил казнь на пять вечера, чтобы успеть все подготовить, зеваки из пригородов могли вернуться домой до закрытия ворот. Публика одобрительно встретила приговор и разбрелась по шинкам.

– Что же нам делать? – спросила Рута.

– Ждать, – ответил раввин Мейер, передавая письмо Айзеку. – Летом это дело, ясно, пошло бы быстрее. А мартовское солнце капризно – то вынырнет из-за туч, то спрячется. Но когда ветер стихает, надежда кроется даже в пепле. Буду молиться, чтобы у вас получилось.

Он попрощался и пошел домой. Айзек с Рутой поторопились в аптеку. В сад они вынесли столик, положили сверху бумагу и прижали уголки медными гирьками. Затем оба посмотрели на солнце, не отличавшееся особой яркостью, и понуро приступили к привычной своей работе, которая хотя бы внешне могла отвлечь их от грустных мыслей.

«Я следил за тем, как письмо сначала оказалось в руках секретаря, затем у Зиморовича, а потом отправилось обратно. Последняя надежда на спасение угасла. Судья вместе с лавниками решил не откладывать увлекательного зрелища, особенно учитывая, что публика уже собралась, а с улицы доносились удары топоров, которыми сколачивали помост. Зиморович шепнул мне, что это письмо от Лоренцо, но там было только обещание избавить меня от хлопот, и больше ничего. Такое впечатление, что должно было быть еще одно письмо, но его нет. Меня отвели снова в тюрьму, я сел на солому и закрыл глаза. Все это не укладывалось в моей голове. Куда девалась Юлиана? В чем заключается загадка ее письма? Какое отношение имеет она к убийствам? Что делала у меня дома маска совы? Неужели это Юлиана убивала? Удивительно, как можно столько времени искусно скрывать свои намерения и, несмотря на дружеские отношения, ни разу их не выказать. Но если бы она мне доверилась, то нет гарантии, что я бы ее не отговорил от такого поступка. Она никогда не выказывала особой заинтересованности в убийстве проститутки. Так почему же вдруг принялась мстить? А может, это не она, а кто-то, кому она помогала?

Дверь приоткрылась, вошел Каспер и, следуя процедуре, попросил прощения за то, что меня вскорости ждет. Как странно было мне слышать это из его уст. Спросил, не нуждаюсь ли я в чем-либо. За ним стояли двое лавников, и он не мог сказать ничего лишнего, но взгляд его говорил, что он, вероятно, намерен мне помочь так же, как Гальшке. Возможно, это действительно выход. В тот день, когда меня арестовали, я попросил бумагу и чернил и принялся описывать свою историю. Сегодня меня еще должна проведать Рута, и я передам ей эти записки, адресованные в никуда.