Карел Коваль - Моцарт в Праге. Том 1. Перевод Лидии Гончаровой

Той самой ангельской рукой, которая только что так волшебно играла, что у людей перехватывало дыхание. Цопанек поклонился. Но Моцарт уже залезает в сани, с ним Стробах и Кухарж, и кучер закутывает их овчинными шкурами, а вокруг всё шумело: Доброй ночи, маэстро, спокойной ночи! Спасибо, тысячекратное спасибо!

Моцарт уже из саней поклонился и прокричал:

«Спасибо вам сердечное, милые друзья, спасибо! И вам также доброй ночи. Вы сами не знаете, как осчастливили меня сегодня вечером», – сказал, и сани поехали.

– 4 —

Привратник с ворчанием достал ключи от ворот и пошёл их запирать. Ему было жаль, что всё так быстро закончилось, хотелось, чтобы праздник продолжался, опять он останется один в своём гнезде с котом. На глаза навернулись слёзы.

Увидел на воротах большую афишу. О, это уже кое-что! Снял её, поворчал немного на кота, чтобы и не мечтал поваляться на ней, поругал, но не слишком сердито, и скорее побежал к толпе поклонников, ещё не успевшей раствориться в белой ночи.

Смотрите, здесь есть что-то интересное для вас, господа! Бородач специально прикрывал текст широкими рукавами своего старенького тулупа, чтобы не смогли сразу прочитать.

Шустрый Витасек первым раскрыл тайну и прокричал победоносно над толпой, словно протрубил в фанфары:

«Сам Моцарт будет завтра вечером дирижировать „Фигаро“!»

Привратник загордился, заважничал, будто в этом была его заслуга.

Наслаждался сенсационной новостью, взволновавшей всю толпу, которая задержалась здесь всего на минуту. Это была настоящая награда для старика, вот и на него упал кусочек от луча славы, принадлежащего пану Моцарту.

Народ небольшими группами расходился, тут и там слышно было, как обсуждают чудесный вечер, и никому не хотелось идти спать. Витасек говорит Гельду:

«Ты заметил, как он приветствовал Цопанка? Он, Моцарт, почти Бог, а вовсе не на небесах, а с нами на земле. Как бы я хотел познакомиться с ним! Что бы я только за это ни отдал!»

Гельд обещает ему:

«Встретишься ты с ним, вот увидишь. Пан Душек тебе поможет, ведь ты его ученик, а Моцарт, я слышал, очень его любит».

Витасек, немного успокоенный, пробормотал про себя:

«Я и сам на это надеюсь. Да, приятель, так играть – это уж что-то нечеловеческое, это чудо какое-то. Как я теперь прикоснусь к клавиру после сегодняшнего вечера? Не знаю, не знаю, не знаю. Эти прекрасные несколько дней будут мне освещать всю мою жизнь, как Вифлеемская звезда. То, что я делал до сих пор – это было ничто, первые неуверенные детские шажочки. Вот теперь я начну по-настоящему. Ты вспомнишь мои слова!»

Они зашагали по белой улице вниз к Малой площади и исчезли, занесённые снегом.

Моцарта встречали у Ностицов с распростёртыми объятьями. Такое могло лишь во сне присниться, однако, всё было явью – руки-то стонали от пожатий по-настоящему.

В ответ восторгам, которыми его осыпали, он рассказал:

«Что я? Да ничего, всё это само собой разумеется, а вот публика меня покорила, просто взяла за сердце. Потому я так и разыгрался. Когда я был ещё маленьким ребёнком, я сочинил одно очень сложное произведение, над которым мой отец долго размышлял, а потом сказал, что будет чудо, если сможет кто-то его исполнить.

В моём же детском представлении чудом был сам концерт, но одного этого было мало, должно быть два чуда: одно создаёт тот, кто играет, а второе чудо – публика на концерте. Вот сегодня вечером я, наконец-то, пережил такое чудо. Лучший вечер в моей жизни.

Полное единение с публикой. Общее чувство, общее понимание. Потому я играл так радостно. И готов играть заново! Да-да, я чувствую себя полным сил, таким свежим и бодрым, как после прогулки по лесу. Могу сейчас же продолжить играть, хотите?»

Ностиц обрадовался:

«Какой вы милый, Моцарт! Не заставляете себя упрашивать, сами предлагаете, опережая наши просьбы».

Моцарт ответил:

«Конечно, потому что для меня самое большое удовольствие – играть. Я счастлив, когда могу играть. Мои пражане меня понимают. Я говорю, мои, сегодня вечером я чувствовал, что меня любят, что я им принадлежу. Это не был для меня обычный концерт, это было семейное торжество. Я могу только повторить: мои Пражане меня понимают».

Стробах переглянулся с Кухаржем. Их глаза сладко сощурились, будто они только что пропустили по бокальчику хорошего вина. Оба предвкушали, как назавтра станут всем подряд, друзьям и знакомым, рассказывать об этих словах маэстро, чтобы к вечеру субботы вся Прага знала, как о них рассуждает Моцарт.