Карел Коваль - Моцарт в Праге. Том 1. Перевод Лидии Гончаровой

Да и Мицелёва забыла на сей раз, как она привыкла, закинуть голову назад, закрыть глаза в ожидании бурной овации; даже эту избалованную примадонну обезоружила скромная Фиалка и превратила её на момент в простого человека, сделав от того ещё прекраснее.

Это были другие аплодисменты, нежели после симфонии и квартета. Спокойные, но более сердечные, чтобы фиалку не спугнуть. Она расцвела здесь в зрительном зале и покорила сердца всех, кто в этот холодный вечер пришёл на концерт, всколыхнула мечты о весне, благодаря Моцарту и Мицелёвой. А те скромно поклонились и ушли, и только память о фиалке продолжала оставаться на сцене в ожидании следующего номера.

А что будет следующим номером?

«Моцарт, должно быть, сейчас будет играть один», – переговаривались люди на галёрке.

Угадали. Театральные работники убирают стулья с пультами, выдвигают клавир на авансцену. Выходит Моцарт. Опять без нот. Руки свободны, окрылённый, просветлённый, будто не от мира сего. Садится к клавиру, отодвигает подальше стул, расправляет манжеты на рукавах, опускает голову и начинает.

Зрители затаили дыхание, так тихо он начал. И правда, какие-то потусторонние звуки выходили из-под его рук. Простенькие, спокойные, и нельзя от них отвлечься, вбирай их в себя, человек, хочешь, не хочешь, душа твоя возрождается в этой красоте, ласке и нежности, так мать поёт тёмной ночью любимому дитя, чтобы успокоить его.

– 3 —

Тихие и нежные звуки сменяются значительными мощными аккордами. Могучий хорал снизошёл на землю, как напоминание людям, чтобы жили в любви, не затаптывая один другого. Звучание всё нарастает, руки Моцарта распевают, клавир – это уже не клавир, это целый оркестр. Зрители невольно сжимают руки в сильном возбуждении: невозможно, чтобы человек так играл. Тем не менее, это правда.

Доиграл, встаёт и смотрит в зал. Можно аплодировать. Но это мало сказать – аплодировать. Мы должны кричать от восторга. Бежать бы к нему, чтобы прикоснуться, стиснуть в объятьях, пожимать ему руки, хотя страшно дотронуться до этой бледной руки, страшно поранить её крепким пожатием. Она белая, как цветок лилии, и красота, которую она создаёт – поистине, райская, как в библии или в детских сказках.

Овации, однако, продолжаются, как никогда. Моцарт играет ещё добрых полчаса, и никто не устал слушать, напротив, просят ещё и ещё, господи, это так прекрасно, ну когда ещё в жизни представится возможность послушать такую красоту. И потому руки аплодируют снова, выражая Моцарту благодарность и просьбу продолжать играть.

Опять садится и играет, чем дальше, тем больше очаровывает. Снова требуют, и снова садится за инструмент. Сел, всё стихло. Опустил голову. У него была такая привычка, прежде чем начать играть, опускал голову, собираясь с мыслями перед первой музыкальной фразой. Полная тишина, как в храме.

Вдруг – выкрик из зала:

«Из Фигаро!»

Моцарт повернул голову в сторону кричавшего, увидел на лицах улыбки. Тут, наверно, где-то и пекарский подмастерье, вон там, на галёрке, держится за железные перила. Ух, сколько там людей, как пчёлы в улье. Моцарт тоже заулыбался, кивнул головой, и ещё глядя на публику, как бы разговаривая с ней, опустил руки на клавиши, и зазвучала любимая тема пражан «Non piu andrai…».

Мелодия несложная, все про себя подпевают, губы шевелятся.

Когда же ария закончилась, Моцарт сделал маленькую паузу. И вот побежала первая вариация. Десять пальцев – десять птичек. После каждой вариации – пауза, ведь когда птичка поёт свои песенки, она делает остановки, чтобы отдохнуть.

И во время пауз в зале гробовая тишина. Он играет сейчас для того ученика пекаря, и не только для него, для всех, кто его любит. Слушайте, это музыка для вас, чтобы поднять ваш дух и пробудить в сердцах чувства и понимание смысла жизни. Вся публика в эти минуты была единое целое: один слух, один взор, одна душа.

Он всегда мечтал о том, чтобы его искусство объединило людей в единой гармонии. Красота принадлежит не только избранным, но всем. Чтобы сильный не затоптал слабого, не ударял его по рукам. Чтобы толстый не притеснял худого, а весёлый старался ободрить и рассмешить грустного, чтобы глаза заблестели, просветлел взгляд. Во время исполнения глаза на галёрке блестели так же, как и глаза в ложах под ними. Он играл для них с удовольствием, чтобы все разошлись по домам с радостным чувством в душе.

Он словно говорил: земля прекрасна и добра для всех, и у каждого есть сердце, слышите, люди, душа есть у всех, говорю я вам.