Карел Коваль - Моцарт в Праге. Том 1. Перевод Лидии Гончаровой

Зал не дышит. Моцарт очень любил это и всегда требовал такого отношения к своим выступлениям. Людские сердца должны получить то, что он им посылает от своего сердца. Ему не кричат, как другим, чтобы играл потише, в ложах не играют в карты, как было принято в те времена в светских театрах…

Моцарт доиграл. Последняя вариация – настоящая симфония с танцами и песнями. Всё поёт, танцует, а проказник-Фигаро дирижирует балом. Улыбки озаряли театр ярче, чем пылающие свечи. Встал, кланяется. Низко поклонился.

И публика встала с мест, выкрикивают хвалебные слова, чешский, немецкий, итальянский – все языки смешались. Топот, ликование, размахивают руками. Цопанек трёт глаза, из них текут слёзы. Витасек, Гельд, хористы, оркестранты, студенты, ложи, партер – всё бурлит, все что-то высказывают Моцарту, а его голова поднялась, и тут все близстоящие были поражены, увидев в его глазах слёзы.

Слёзы Моцарта, радостные слёзы. Он был понят, наконец-то. Его мечта быть понятым не горсткой избранных, а всеми людьми без разделения, она сбылась. Он играл для всех, всех любил, все казались ему красивыми и добрыми, как сама музыка. По нему было видно, что больше он играть не будет.

Да и просить об этом уж было не возможно, он один играл больше часа. Но сколько он им подарил за этот час! Это было как возрождение, ладони не прекращали аплодировать, никто не хотел уходить в тёмную ночь, в занесённые снегом улицы, в застывшие дома. Они будто побывали в раю, на Моцарта смотрели как на ангела, который приподнял с глаз серый занавес и показал красоту мира, не только внешнего его лица, но и близость человеческих сердец.

Моцарт с огромным трудом пробирался в свою артистическую уборную. По пути ему все пожимали руки, обнимали, целовали. Работники сцены пробирались к нему, хотели хотя бы дотронуться, а он всем подавал руки, как друзьям, он всегда считал театралов своей семьёй.

Высшее общество не принимало их в свой круг, пренебрегало, считая комедиантами, низшей кастой. Но сами-то они знали себе цену… Наконец, он добрался, упал в кресло, раскрасневшийся как рак.

«Вы в таком состоянии не можете пока уезжать, маэстро, как бы вам не простудиться», – склонился капельник Стробах над обожаемым артистом с отеческой заботливостью.

Тут же появился театральный служащий с полотенцем и сухой чистой рубашкой, чтобы переодеть победившего воина после утомительного боя.

Моцарт сопротивляется:

«Я не сахарный, не растаю», – но ведь и не железный, и придётся подчиниться оздоровительным процедурам, как послушному дитяти. Стробах обо всём позаботился. Он знал, что гении витают в облаках и часто забывают о своём здоровье, а им не много надо, чтобы расхвораться.

Тут подоспел Гвардасони с посланием от графа Туна: мол, Констанция едет с ними к Ностицам на Кампу, и что маэстро может приехать туда с капельником Стробахом и с Кухаржем, что их всех там ждут, и чтобы они поспешили, чтобы не умереть от голода. На улице страшный холод, «не дай Бог, вы у нас тут простудитесь, мне тогда мои пражане намылят голову за то, что я так плохо о вас забочусь».

Моцарт ещё немного посопротивлялся, промычал что-то и позволил, наконец, делать с собой всё, что хотят. А что ещё ему оставалось? В глазах окружающих он видел столько любви и преданности, искренности и сердечности, что не покориться было невозможно.

А в это время толпа поклонников собралась у служебного входа в ожидании выхода артистов. Это был огромный живой венок из возбужденных личностей, мечтающих лишь об одном: ещё разок сегодняшним вечером увидеть Моцарта и пожелать ему доброй ночи.

В первых рядах седовласые хоровики, за ними студенты, музыканты, а в самый уголок втиснулся Цопанек. Ну, как же без него? Этот венок из восхищённых граждан расположился вокруг Туновых саней, ожидающих пана Моцарта по распоряжению пана графа.

Привратник с важностью оглядывал толпу. А как же иначе, он сейчас был весьма значительной фигурой, ведь именно он подаст знак, когда появится Моцарт. Вот он подкручивает свои гусарские усы, вот вздрогнул, быстро обернулся и поклонился.

Это вышел Моцарт. Как только появилось его лицо в мерцающем свете факелов, зазвучало громкое: «Vivat, Mozart», «маэстро Моцарт», шляпы подбрасывают, сверкают парики, а он придержал шаг, тоже приподнял шляпу, чёрную, отделанную золотом, повернулся на все стороны вполне молодцевато, его ясный искренний взгляд одарил каждого своим сиянием.

Цопанек в углу распрямился. «Вдруг он меня узнает? Но как ему вспомнить убогого бродягу, каких тысячи на свете? Что ты о себе думаешь, ты, посмешище для мальчишек? А, вот узнал он меня!» Цопанек обрадовался, Моцарт улыбнулся ему по-дружески и даже поприветствовал взмахом руки.