Илья Сельвинский - О, юность моя!

— Нет.

— Вот видишь?

— Ты веришь в его благородство?

— Да. Верю! — заявила Розия.— Леська всегда был очень нравственным мальчиком. Единственно, что влюбился в Гульнару, а кто в нее не влюблялся? В любви никто не виноват.

Она решительно подошла к Елисею и распутала его узлы.

— Садись. Будешь чай пить?

— Сестра! Не сходи с ума!

— Не твое дело. Это мой друг детства.

Леська удивился, но сел за стол и получил от Розии чашку чая с лимоном. Оказывается, при всем своем высокомерии, при всей строптивости Розия очень добрая девушка. Когда Леська взял чашку, его разбухшие пальцы не удержали ее, чашка опрокинулась на скатерть.

— Ничего, ничего,— заговорила Розия скороговоркой, подбежала к Леське и стала растирать его руки.

— Ну уж это просто безобразие! — заорал Алим-бей.— Ты бы уж просто расцеловала его.

Розия сильно покраснела, нахмурилась и, стараясь не смотреть на Леську, продолжала свою работу.

Алим-бей плюнул и выбежал из комнаты.

— Розия,— тихо сказал Елисей.— Ты помнишь «Кавказский пленник»?

— Помню.

— Ты могла бы поступить, как эта черкешенка?

Розия отшатнулась и стала глядеть на него испуганными глазами.

— Понимаю,— грустно сказал Елисей.— Одно дело чашка чаю, а другое…

Елисей встал, пошел к дивану, опустился на него, прижавшись к валику, и тихонько запел, но так глубинно, что вся грудь его гудела колоколом:

Сначала это пение после всего, что произошло, показалось совершенно диким. Уж не сошел ли с ума этот паренек?

Но песня звучала.

— Петь не дозволяется! — сказал часовой.

— Молчи. Я тебя! — прикрикнула на него Розия и беззвучно заплакала, отвернув от Леськи лицо. Потом встала, вытащила из буфетного ящика карандаш, бумагу и быстрым, аккуратным почерком написала:

«Леся! Я всегда тебя любила, с самого детства, а если ненавидела тебя, то за то, что ревновала тебя к Гульнаре. Но я ничего, ни-че-го не могу для тебя сделать».

Эту бумажку она подала Елисею.

— Таких вещей делать не дозволяется! — сказал часовой.

— Не твое дело! У себя в тюрьме можешь заводить какие угодно порядки, а здесь хозяйка я!

— Почему вы? Это имение Сарыча.

— Мы его купили.

Елисей, прочитав записку, вернул Розии. Она порвала ее на мелкие кусочки и бросила в полоскательницу.

— Теперь мне будет легче умирать,— сказал Елисей, слабо улыбаясь.

— Почему?

— Меня много лет угнетала твоя ненависть. Я не мог понять причины.

— Что же это тебе дает?

— Одним хорошим человеком больше. Ты не герой. Ну что ж. А все-таки. Твою чашку чаю буду вспоминать и на виселице.

Розия выбежала из комнаты.

К вечеру Леську отправили в пустую кошару, задвинули засов и поставили часовым татарина: русским Алим-бей не доверял. Пошел дождь. Татарин спрятался под стреху. Вдруг послышались шаги.

— Кто идет?

— Это ты, Ягья? — спросил по-татарски старушечий голос.

— Ну, я. А ты кто?

Две женщины подошли к нему вплотную: старуха Деляр и Розия. В руках у них тарелки с чебуреками.

— Мы принесли ужин. Тебе и арестованному.

— Арестованному нельзя.

— Но ведь ему тоже надо поесть,— сказала Розия.

— Не имею права. Уходите.

— Слушай, Ягья,— сказала старуха материнским тоном.— Не будь злодеем. Допусти покормить человека.

— Уходите, а то дам выстрел в воздух, и все солдаты сбегутся.

— Ах, так? Ну, тогда вот что, Деляр: не дадим ему чебуреков.

— Ай-яй-яй! — сокрушалась Деляр, уходя вместе с Розией.— Ай-яй-яй…

Женщины ушли. Ягья опять забился под стреху, как дикий голубь, и думал о том, как вкусно пахли чебуреки. Вскоре, однако, снова послышались шаги.

— Кто идет?

— Деляр.

Старуха подошла к часовому.

— Розия рассердилась, а мне тебя жалко. На! Кушай.

Деляр отбросила салфетку и протянула Ягье тарелочку с чебуреками.

— Только ешь скорее, а то меня хватятся.

Часовой сгреб одной лапой все чебуреки с тарелки и прошамкал, набивая рот:

— А ты уходи. Здесь находиться никому не разрешается.

Деляр удалялась так медленно, что долго слышала смачное чавканье часового.

— Ну? — спросила Розия.

— Сожрал.

— Слава богу. А он не умрет?

— Не думаю.

Розия взяла книжку, прилегла на диван и принялась читать, то и дело взглядывая на стенные часы. Когда пробило двенадцать, Розия накинула на плечи пальто и, выйдя во двор, направилась к часовому. Часовой лежал у порога в полном одурении и тяжело посвистывал в обе ноздри.