Юрий Куранов - Дело генерала Раевского

— А второй? Второй? — вспыхнул я.

— Второй день, когда он увидел залитый солнцем Париж, при подписании капитуляции, и понял, что маршалы Мармон и Мортье спасли город от уличных боев, от варварского разрушения.

Завидев нас издали, женщина с мешком замахала мне варежкой, зачем-то призывая. Она даже подмигнула мне издали. Издали она походила на какого-то карлика с картины Гойи.

— Я на минутку, — сказал я Наташе и приблизился к этой женщине с печатью вырождения на физиономии.

Подмигивая вспухшими и багровыми веками, женщина оттащила меня в сторону. Она сбросила со спины мешок и развязала его передо мной, она приблизила ко мне лицо и дышала на меня винным перегаром. В мешке лежала обвалянная в какой-то гнилой мякине голова косули.

— Недорого, на бутылку, — прохрипела женщина, заглядывая мне в глаза.

Я развернулся и ушёл прочь.

— Дурак! — крикнула вслед мне женщина хрипло. — Всего за бутылку, был бы умный...

А у меня перед глазами стояла отрезанная голова косули со смёрзшимися веками.

— Что там такое? — спросила Наташа.

— Да погадать предложила, — ответил я и добавил:— Поразительно ответил он Пушкину.

— Да. Старик остался сам собой, — кивнула Наташа, — а на удивлённый взгляд Пушкина он как бы попробовал извиниться: «Ведь я солдат». — «Вы великий человек», — ответил ему Пушкин.

— Как жаль, что рукопись сгорела и уже нельзя узнать, что написано там о кончине Николая Николаевича, — сказал я грустно.

— Это не так, — ответила Наташа, — рукописи, правда, горят, но люди не все погибают. Пока что.

— Это как понять? — поднял я взгляд на Наташу и увидел, что в глазах её стоят слёзы.

— Я знаю всю рукопись наизусть, как знал Олег. Я не зря перекладывала страницы, когда он читал.

— Какая вы молодчина! — покачал я головой.

— Я не молодчина, я — Раевская, — сказала Наташа, — это важнее.

— Но у вас нет детей, — сказал я после некоторого молчания.

— У нас есть сын, — сказала Наташа, — вы просто его не видели, а разговор о нём не заходил... И по нему не сразу догадаешься, умён ли он, талантлив ли...

Некоторое время мы шли молча. Впереди уже виднелось кладбище. Подходя к кладбищу, Наташа сказала, глядя под ноги:

— Он тоже Раевский, фамилия его Раевский. И то-то же Николай. Мы на нём восстановили родовое имя. Энтелехия.

Ещё издали мы заметили, что возле могилы никого нет.

— Видимо, задерживаются, — сказала Наташа.

И мы замедлили шаги. На кладбище дул пустынный ветер. По деревьям, берёзам и липам, чуть опушённым инеем, прыгали неторопливые синицы. Они еле слышно друг друга окликали.

«Николай Николаевич, — неторопливо и задумчиво начала Наташа, — вернувшись от императора, ни с кем ни о чём не разговаривал. Весь вечер просидел перед окном в соседстве с фазаном, который устроился на спинке португальского стула из чёрного дерева.

Раевский сидел перед окном в глубоком кресле. На нём была тёмно-зелёная блуза с дубовыми пуговицами, которые сам выточил в Болтышке на станке. Эту блузу в имении носили попеременно либо Софья Алексеевна, либо Николай Николаевич. Отправляясь же в дорогу, Раевский всегда забирал её с собой.

На следующий день уехал Раевский из Петербурга. Два месяца он приходил в себя среди глуши калужского имения Михаила Орлова, который пятнадцать лет назад писал текст капитуляции Парижа, а ныне с супругою своею Екатериной пребывал здесь в изгнании, помилованный императором. От зятя и дочери Николай Николаевич уехал в разгар весны...» — Наташа прервалась.

Мы подошли к могиле Олега. Вокруг холма, ещё не обнесённого оградой, было пустынно. Ни батюшки, ни его доверенного человека не присутствовало здесь. Мы даже как-то растерялись. Но, приблизившись к могиле, мы увидели, что плита надгробная уже положена. По мраморной плите был выбит восьмиконечный крест и четыре золочёные строки:

Молча мы смотрели на слова, такие созвучные тем, которые написаны были почти полтора столетия ранее по печальному поводу, который был подобен недавно случившемуся. Но возникший в тишине голос вернул меня к той давней поре:

«Раевский, обессиленный Петербургом, восстановился в окружении Орлова, Екатерины, их фарфорового завода, который они так деятельно приняли к постройке. Николай Николаевич окреп и засобирался домой. Дорога предстояла длинная, почти через половину России. Дорога бежала холмами, лесами, перелесками. Карета текла по старинным русским землям, на которых сохранились многие памятования о древнем подвижничестве. Теперь кони влекли Раевского дубовыми лесами, в которых зеленела мгла, стояла прохлада. Николай Николаевич обыкновенно здесь начинал испытывать жажду. И всякий раз он здесь по этой причине вспоминал предания о знаменитом источнике, поименованном издавна «кладезь Жабынец». Всякий раз вспоминая о кладезе, Раевский впадал в некую дремотность. Вот и теперь. Он вспоминал это предание, прикрыв глаза и полувздрёмывая. Объявился здесь в незапамятные времена отшельник по имени Макарий. Собралась вокруг него братия, пустынники. Небольшой монастырь во имя Пресвятой Богородицы. Всё было тихо. Братия молилась. Но вот нагрянули сюда разбоем от Москвы воины пана Лисовского. Разошлась по лесам братия, упреждённая заранее. Ляхи обитель огню предали да ушли далее. Монахи вернулись на пепелище. Как-то ушёл Макарий в дебрь молиться среди безмолвия. И вдруг стон слышит. Оглянулся. Невдалеке лежит воин под дубом и сабля рядом валяется. «Пить!» — стонет воин. Приблизился Макарий и видит, что лях этот из тех, кто монастырь попалил. Но лях умирающий. И возвёл Макарий очи к небу, вознёсся ко Господу, умоляя утолить отходящего. И посохом в землю он здесь ударил с усердием. Из земли, из-под мха, тихостью подкаменной вода показалась, прозрачная заструилась. Из ладоней своих утолил Макарий умирающего.