Руфин Гордин - Петру Великому покорствует Персида

Самодержец! Радел о державе, о власти — самодержавной, забывая о тех, кто её подпирал своею жизнью и своею смертью.

Архиепископ Феофан, произносивший надгробный панегирик князю, а то был высокий панегирик, понял, что творится в душе монарха. Спустя некоторое время Пётр призвал его для душеполезной беседы: разговор с Феофаном был всегда утешен да и занимателен. Ибо преосвященный мыслил неординарно, говорил красно и с великою убидительностью. Он был ревностным приверженцем царя и его преобразований — видел в них мудрость истинного радетеля о пользе и благе государства и народа.

Пётр работал в токарне. Из-за двери доносилось мерное жужжание станка.

Токарня — святая святых. О том гласила надпись на двери, собственноручно выведенная Петром:

«Кому не приказано или кто не позван, да не входит сюда, не токмо посторонний, но ниже служитель дома сего, дабы хозяин хотя сие место имел покойное».

Феофан был позван. Двое дюжих гвардейцев, дежуривших у двери, были предупреждены и впустили его.

Пётр, склонившись над станком, водил резцом по болванке мамонтовой кости. Обернувшись, он увидел Феофана и кивком указал ему на одно из кресел, продолжая обтачивать заготовку. Мелкая жёлтая стружка неслышно падала на станину, источая странный горький дух.

Наконец Пётр разогнулся, снял ногу с привода, положил инструмент и сел напротив Феофана.

— Ты мне навроде исповедника, — обратился он к нему. — Занятно, однако, что доныне в митрополичий сан не возвышен.

— Синодальные старцы ревнуют, государь. Тебе ведомо, каковы они. При заведении Синода, опять же с твоего согласия, государь, решено было в митрополиты более не поставлять. Преосвященный Стефан, царствие ему небесное, да святится имя его, президент Синода был последним митрополитом.

— Запамятовал, Феофане. — И Пётр ударил себя по лбу. — С той поры, как Синод учреждён был, я в его дела не мешался.

— Ну-ну, — с иронией отозвался Феофан. Он мог чувствовать себя свободно в общении с государем — оказал ему немало услуг, подпирал его духовно и церковно. Сочинил «Правду воли монаршей», где обосновал право государя избирать себе наследника.

— Слыхал ты: самозванец объявился под именем сына моего в палестинах вологодских. И во Пскове некий расстрига тож.

— Дошло до меня, вестимо. И в Синоде разговор был.

— Приказал я учинить строгий розыск и сих воров предать лютой казни. А душа болит, Феофане, болит душа...

Прокопович пожал плечами, как бы говоря: стоит ли печалиться. А вслух сказал:

— На Руси, государь, тебе ведомо, издревле являлись самозванцы. Что с того.

— Скорбит душа. И в снах моих стал являться мне Алексей, вот что. Стоит предо мною, бледный, на челе пот каплями, и одно молвит: батюшка, батюшка...

— Сходное видение было у покойного Стефана. Келейник его да исповедник сказывали: говорил им преосвященный, что являлся-де ему не единожды дух покойного Алексия на смертном ложе и пророчествовал...

— Что же он пророчествовал? — торопливо спросил Пётр, как бы опасаясь, что Феофан не решится огорчать его.

Но Феофан, ничуть не смутившись, продолжал:

— Что семя-де его взойдёт на престоле российском, ибо Господь не попустит беззакония. Э, государь, стоит ли верить сим видениям. То наваждение от беспокойных мыслей, сонные бредни. Их должно отгонять молитвою. Постом и покаянием.

— Покаянием, говоришь? — Пётр возвысил голос. — Должно ли мне каяться?

— Сказано всем сущим; покаяния отверзи ми двери. Покаяние — в благих делах. Позволь, государь, присоветовать: ускорь бракосочетание дщери твоей любимой Анны с герцогом Голштинским, тож тебе по сердцу...

— Ну а далее-то что? — подозрительно спросил Пётр.

— А далее то, — невозмутимо продолжал Феофан, — что герцог есть законный наследник шведской короны, к коей со временем можно будет присовокупить корону российскую...

— Что?! Что ты брешешь?! — Лицо Петра налилось кровью.

— Прости, государь, оговорился, — несколько опешив, торопливо произнёс Феофан. — К короне российской с воцарением герцога на престоле присовокупится само собой и шведская.

— Так ты что советуешь — объявить герцога наследником моим?! — сердито проговорил Пётр.

— Посуди сам, государь: супруга его, царевна Анна Петровна, даст Бог, родит наследника мужеского пола. Да не одного. Кровь Романовых не угаснет...

— Бредишь ты, Феофане, — прервал его Пётр. — И кабы я от иного сей бред услыхал, быть бы ему битым, а то и пытанным. Чтоб герцог Голштинский утвердился на российском престоле!.. Да после долгой войны со шведами! Истинно бредишь. Искривились мозги твои, вовсе не в уме ты. Ступай, покамест я палкою не поучил уму-разуму.