Геомар Куликов - У Дона Великого на берегу

Вот и сейчас. Помянул боярин Москву – разом насторожился Олег, нахмурился. Однако говорил боярин из старых рязанских, коему Москва, как и Олегу, поперек горла. Ярился боярин, длинной седой бородой тряс, палкой-посохом о пол, нарушая строгий хоромный чин, стучал.

– Москва! Экий пупырь выскочил! Знали мы города русские: Киев, Владимир, Рязань, Тверь, Новгород. Древние города, именитые. А давно ль о Москве-то стали слышать?

– Да уж изрядно… – обронил один из князей, видать потешаясь втихомолку над замшелым, однако ретивым Олеговым советником.

Боярин снова посохом в пол ударил, вытаращился на князя:

– Не Митькин ли лазутчик?!

Оно б посмеяться над боярином, наполовину выжившим из ума, да час не располагал к веселью. Мамай шел на Москву. Олег обещал ему помощь. И сам же Дмитрия о Мамаевом походе, скрытно от бояр, известил. Зачем? Да ведь одному Богу ведомо, чем дело кончится. Ладно, коли Мамай победит. А если Дмитрий? Тут уж спуску ему, Олегу, не ждать! Эх, худо лежит его родная рязанская земля, дорогая и близкая сердцу. Промеж Ордой и другими русскими землями. Более всех хлебнула горя от ордынцев. Ближе всех к ним. Призадумаешься, с кем быть.

И почему Дмитрию и иным московским князьям собирать Русь, а не ему, Олегу?!

Превыше Олегова разумения, что так все сложилось: и местоположение Москвы, и другое многое, что быть ей столицей объединенной Руси, а не его стольному городу – Переяславлю. Поэтому всячески противится князь рязанский усилению Москвы и князей московских. И любая их победа – ему печаль. А поражение – радость, иной раз тайная для других.

«Третий меч»! Слабо учен Дмитрий книжной премудрости. А тут нашел высокое и верное слово. От него, возможно, зависит судьба всех русских земель. А вот ударит ли он, тут у самого Олега сомнение.

Сносился он с великим князем литовским Ягайлой. Тот несет околесицу. Русские земли промеж собой и Олегом, ничтоже сумняшеся*, делит. Легким умом мечтает: прослышит, мол, Дмитрий о Мамаевом походе, сам-де убежит из Москвы в свои дальние северные земли. По правде, извещая Дмитрия о Мамаевом походе, Олег и сие хотел проверить. Чем черт не шутит! А вдруг? Однако первые же вести развеяли зыбкую надежду в прах. Какие там северные земли! После Вожи возомнил, видать, себя Дмитрий вовсе великим полководцем! Стал собирать войско, и главное, успешно.

Вполуха слушает рязанский князь своих советников. Наперед знает, кто и что скажет. Впервой ли? И не первый год он на княжеском рязанском престоле, слава богу – тринадцатый! Ведомо ему, опять же через верных людей, что дома говорит иной князь или боярин. Мало того – говорит! Какие видит сны, и о том известно. Косит глаза на седобородого боярина Федора Глебовича, коий сейчас хает Москву, и лукавая мысль бродит в голове князя Олега.

Приснился старику боярину ноне чудной сон. Рассказал его своей боярыне. Та – доверенной сенной девке поведала. К чему, мол? Девка – своему сердешному дружку. А уж тот… Словом, князь знал ноне же поутру ночной сон боярина. А был он взаправду диковинным.

Сидит будто Федор Глебович в думной палате с иными боярами и ближними людьми. И вдруг сердито обращается к нему Олег Иванович: «Ты что, старый козел, тут делаешь? Тебя кто пустил? А ну вон отседова!» Оторопел Федор Глебович. Открыл было рот, дабы почтительно возразить князю: «Нешто козел я, опамятуйся, государь!» А вместо тех слов вышло: «Ме-е-э!» Руку поднял сотворить крестное знамение против наваждения, глядь, вместо пальцев – козлиное копытце… Закричал что было сил Федор Глебович. И, слава тебе господи, проснулся.

Перекрестившись троекратно и произнося молитву, принял ся опасливо рассматривать руку. Рука как рука. И пальцы на месте. Нету копытца. Позвал, тоже с боязнью – а вдруг козлом заблеет, – свою боярыню, Василису Тимофеевну. И тут, благодарение Создателю, все было по-старому: произнеслись человеческие слова. Рассказал жене омерзительный и загадочный сон. Надо же такому привидеться!

Теперь усмехался про себя князь рязанский мальчишескому искушению. Уставиться бы на боярина Федора Глебовича и спросить грозно: «А ты что, старый козел, тут делаешь? Тебя кто пустил? Пошел отсюда!» Что со старым боярином стряслось бы? Предугадать затруднительно. Чего доброго, помер бы со страху!

Но ничего подобного не говорит, понятно, и говорить не будет Олег Иванович. Так, тешит себя праздной мыслью. Трухляв, как пень, боярин Федор Глебович. И глуп от старости так же. Однако московским пособникам готов перегрызть горло. Ведь есть такие. Здесь же, в думной палате. А за стенами ее – кто сочтет? Тайных более. Боятся его, Олега. Ордынских ханов страшатся. Потому молчат, лукавят. А переменится его, Олегово, али ордынское счастье – кинутся сломя голову к проклятому Митьке.