Евгений Сухов - Царские забавы

— Достаточно, батюшка-государь, — как правило, за всех отзывался Михаил Морозов.

— Отправить по ведру серебра чернецам на свечи в Донской и Симонов монастыри. И пускай помолятся с усердием о сыне моем… царевиче Иване Ивановиче.

Неделю Иван Васильевич промаялся в лихорадке: его то сотрясал озноб, а то он вдруг покрывался потом; то просил укутать его в волчьи шубы, а то повелевал распахнуть окна и двери. А когда бояре уже стали шептаться о том, что государь помутился разумом и скоро отправится вслед за сыном, царь Иван вдруг очнулся и повелел призвать к постели всех думных чинов.

Бояре и окольничие, явившиеся на зов государя, стояли с понурыми главами и не смели смотреть на ложе Ивана Васильевича, откуда на них пожелтевшими глазами царя взирала сама смерть.

— Призвал я вас, господа, затем, чтобы покаяться во многих злодеяниях. Всю жизнь прожил, словно смердящий пес, так же гадко и помираю теперь. Всех, кого любил, растерял и похоронил, сына своего старшего… не сберег. — Приподнялся государь на локтях, желая увидеть глаза холопов, но вместо лиц разглядел только плешивые головы. — Над людьми любил надсмехаться, а сколько душ безвинных загублено. И не сосчитать! Чувствую я, господа, недолго мне гулять по белому свету. Так сильно меня лихоманка растрясла, что открыл нынче утром глаза, и не знаю, кто меня прибрал: черти уволокли или, может быть, архангелы на крыльях унесли. А потом полежал малость, пригляделся и образа подле себя увидел… Не хотелось мне, бояре, без покаяния уходить. Прощения я у вас хочу просить.

— Полно тебе, государь, — за всех отвечал Морозов. — Батюшку не выбирают, а ты для нас всех отец. Родитель должен быть строг к своим чадам, иначе не по тому пути они будут ступать. Любовь и поучения всегда рядом ступают. Кто же еще детей своих на ум наставит, как не любящий родитель. Не винись тяжко, государь.

— Не слушал я своих верных слуг, а чаще полагался на доносы изменников и ябедников, из корысти оговаривающих своих господ. Сколько безвинных сгинуло по ложному наущению, — печалился Иван Васильевич. — Сколько отроков и чад погибло. Верил я лживым людям, что бояре мне лихо готовят, а потому бывал несправедлив. Вот оттого и покарал меня господь, отняв ставшего сына. Все ли думные чины явились ко мне, господа? — обвел русский государь мутным взором пять десятков бояр, окольничих, думных дворян, дьяков.

— Все, Иван Васильевич, — вновь отозвался за всех Михаил Морозов.

— Перед всем честным миром покаяться хочу, что, уподобившись душегубу, живота лишал безвинных, не внимал их слезам и милосердия не ведал. Сколько же их таких сгинуло по всей Руси? Не сосчитать! Прощаю всякого, кто не прав был перед своим государем, и милосердия слезно вымаливаю у тех, кто сгинул во мраке вечности. — Государь поднялся с постели. Широкая рубаха выглядела на нем чересчур просторной, а сам государь за последние недели высох так, что стал напоминать чахлый ствол, лишенный листвы и готовый от малейшего дуновения переломиться надвое. — Может, кого из вас я, господа, обидел, так кланяюсь вам низенько в ноги и прошу прощения.

— Полно тебе, Иван Васильевич, сами мы во многом виноваты, — непривычно было холопам зреть согнутого русского государя.

— Здесь ли Алексашка Пьяный? — обвел государь взглядом нестройный ряд вельмож.

— Тут я, батюшка-государь, — встрепенулся молодой дьяк задиристой пичугой и вышел из толпы.

Год назад Алексашка был поставлен дьяком в Думу за красивый почерк. Умом отрок тоже оказался сметлив, однако частенько бывал хмельным, вот потому и нарекли его Пьяным. Алексашка внешне походил на думного дьяка Ивана Михайловича — такой же тонкий и сутулый, даже борода топорщилась так же непокорно, как у Висковатого.

Едва не оговорился Иван Васильевич, созерцая его облик.

— Пиши, Алексашка, — присел Иван Васильевич на край постели. — Я, великий князь московский, государь всея Руси самодержец Иван Четвертый Васильевич Второй, повелеваю казнить всякого служивого и не служивого холопа, посмевшего напраслину возводить на боярина, обвиняя его перед царем в смуте и мятеже. Повелеваю нещадно бить палками беспричинных ябедников и определять их в казаки на южные границы… Написал, холоп?

— Написал, царь-батюшка, — слизал с бумаги черную кляксу дьяк и, отерев о волосья кончик пера, приготовился слушать продолжение.

Помолчал немного государь.

— Повелеваю составить список всех побитых людей моими слугами… и мною.