Михаил Каратеев - Карач-Мурза

– Стало быть, со мною тебя послал митрополит тоже в наказание?– спросил через некоторое время Карач-мурза, которому не вполне понятно было – что такое епитимья.

– Что ты, боярин! – воскликнул Макар.– Какое же тут наказание? В службу послал, и тому я поистине рад, ибо вижу, что верит мне владыка и знает, что скорее смерть приму, нежели волю его порушу. А наказал он мне служить тебе верно, яко бы ему самому служил, и оставаться с тобою, доколе ты сам тоже схочешь.

Впрочем, тут Макар сказал не все. Отправляя его с Карач-мурзой и дав общие наставления, митрополит Алексей добавил:

– Тебе верю, Макарий, и говорю: ханский посол, коего надлежит тебе звать боярином либо Иваном Васильевичем, на деле не татарин и не боярин. Кто он,– знать тебе покуда незачем, но помни одно: Руси он надобен. К тому же претерпел и он безвинно от людской неправды,– служа ему, скорее свой грех искупишь, а коли случится за него смерть принять,– чистым войдешь в царство Божье. Вот, возьми эту грамотку, спрячь на себе и береги ее крепко. Путь ваш будет отсюда в Карачев, а после в Звенигород,– есть там у Ивана Васильевича вороги, и они сильны. Всякое может случиться. Так вот, ежели его узнают и схватят,– тотчас отдашь эту грамотку князю Карачевскому либо Звенигородскому. Исполни все в точности, и на том даю тебе свое благословение.

За разговорами время текло незаметно, и путники быстро продвигались вперед. По мере удаления от Москвы сел и деревень им встречалось все меньше; лес, вначале далеко оттесненный возделанными полями и нивами солнечно-янтарной ржи, все ближе подступал к дороге и наконец стиснул ее двумя мощными стенами, ощерившимися темно-зеленой хвоей.

Идущие и едущие навстречу люди стали теперь редки; ниоткуда не долетали уже ни стук топора, ни звон церковного колокола, ни лай собак; природа, как бы осознав свою непобедимую силу, спокойно дремала в первобытной тишине, нарушаемой лишь веселым посвистываньем белок, радующихся солнцу и в блаженном озорстве переметывающихся с дерева на дерево. А вот впереди, прядая обвисшими от летнего зноя ушами и морща горбатый нос, ленивой трусцой перебежала дорогу лосиха, и, видимо почуяв людей, сейчас же метнулся за нею замешкавшийся лосенок.

Карач– мурза был непривычен к лесу. С безотчетно нарастающим в груди чувством приятной, волнующей приподнятости он пытливо озирался по сторонам, примечая все и стараясь проникнуть разумом в тайны лесной жизни. Ему с трудом верилось, что всего лишь несколько часов назад он покинул Москву.

К полудню зеленые стены, окаймлявшие дорогу, снова раздвинулись, и всадники спустились в неглубокую долину реки Пахры. Проехав еще несколько верст вдоль крутого, глинистого берега и миновав два-три невысоких кургана, они увидели перед собою большое село Подол, где решено было подкрепиться и дать роздых коням.

Это село, не теснясь раскинувшееся на просторе, немного в стороне от реки, насчитывало дворов тридцать, что было в ту пору редкостью. В обе стороны от него, по долине, земля была возделана и пестрела золотистыми полосами овса и ржи, кое-где перемежающимися темно-зелеными полями конопли и белесоватыми – гречихи. Внизу, на свежезеленой пойме, паслось стадо коров; у самой реки горел костер, с подвешенным на треноге черным от копоти казанком, а на отмели два подростка-пастуха, сбросив порты и узлами завязав на животах полы длинных рубашек, заводили бредень.

*Нынешний Подольск, районный город Московской области.

** Обычные села того времени насчитывали 10-15 дворов.

И добротные избы, и густо колосящиеся нивы, и красивая бревенчатая церковь, стоящая на площади, посреди села, указывали на то, что народ сел здесь крепко и живет спокойно, в достатке.

Отыскав постоялый двор, по обычаю времени отмеченный конским черепом, вздетым на шест,– путники поручили лошадей заботам хозяина, а малое время спустя уже и сами сидели в тени густой черемухи, за выскобленным добела липовым столом, на котором, среди толсто нарезанных ломтей ржаного хлеба, стояли объемистая крынка молока и миска с печеными яйцами; несколько сырых луковиц да берестяной коробок с солью дополняли это убранство. Окинув эти скромные яства неодобрительным взглядом, Ильяс развязал принесенную с собою торбу и, вытащив оттуда жареный бараний окорок, завернутый в лист лопуха, тоже водрузил его на стол.

– Эка велико ваше село,– заметил Макар, обращаясь к хозяину двора, подошедшему в этот миг со жбаном холодного квасу.– С чего бы это оно столь разрослось?