Георгий Марков - Строговы

Матвей и Ольга двинулись по широкой оживленной улице. Ольга первая заметила, что происходит что-то необычное. Прошел полк, звуки военной музыки давно заглохли вдали, а народу на тротуарах стало как будто еще больше.

– Что это там? – останавливаясь, спросила она и показала глазами на противоположную сторону улицы, где перед забором, у какой-то белой афиши, толпился народ.

– Прощайся с любезным, красотка, – сказал, подмигивая и покручивая ус, остановившийся рядом жандарм. – Война!

– Призыв? – обратился к нему Матвей.

– Приказ о мобилизации.

Ольга дернула Матвея за руку и повела его в сторону.

– Ненавижу жандармов. Смотрят, словно догола раздевают.

Около них, совсем рядом с тротуаром, медленно проезжал какой-то мужик в санях. Матвей взглянул ему в лицо, но тот, втянув голову в плечи, скрылся до самой шапки за воротник тулупа.

– Тыррр… – донеслось до Матвея сзади.

Мужик встал на колени и, раскрыв рот от изумления, долго смотрел вслед удаляющейся парочке.

Год выдался на редкость неурожайным. Летом беспрерывно лили дожди. Яровые совсем не вызрели, пришлось скосить на корм скоту, а озимые остались неубранными. И хлеб и травы большею частью погнили на полях и лугах. У многих волченорцев амбары уже давно опустели. Еще с осени бабы начали печь хлеб из муки, смешанной с лебедой и мякиной. Из-за нехватки кормов свиней прирезали еще до рождественского поста; к зимнему николе, как начались морозы, принялись за овец и коров. Всех нерабочих лошадей мужики спешили сбыть татарам-скупщикам.

В эту зиму нужда заглянула и на пасеку Строговых. К бедам, причиненным ненастным летом, прибавилась еще одна: доходов с пасеки не предвиделось никаких. Взяток меда был совсем плохой – пчелы все дождливое лето просидели в ульях. Захар берег каждый фунт прошлогоднего, засахарившегося меда для подкормки пчел.

Как-то пошла Анна в амбар, заглянула в сусек и ахнула: чем жить? Подмела все сусеки, зерно ссыпала в мешки. Набралось всего два куля и одна пудовка. Этого хлеба не хватило бы до лета и на еду, а ведь надо еще что-то сберечь на весенний сев.

Анна привела в амбар свекровь, поделилась с нею своими тревогами. Решили они позвать Захара – он на дворе долбил колодки.

– Придется, старик, мед продать да хоть немного муки прикупить. Сеять будет нечем, вот и хлеб весь, – указала Агафья на мешки с зерном.

Захар посмотрел на мешки, на жену и сноху. Агафья и Анна знали, что сейчас будет: старик начнет кричать… Но Захар промолчал. Обе обрадовались: раз не закричал сразу – значит, не закричит вовсе.

– Я уж думал об этом, – спокойно заговорил Захар.

Женщины переглянулись: редко с ними разговаривал так своенравный старик.

– Мед продавать не придется: подкармливать пчелу нечем будет. У нас ведь должок есть. За прошлый год еще Кузьмину воз полагается. Откупиться надо, а то может и с пасеки погнать.

– Так что же мы будем делать-то? – почти простонала Анна.

– Сам головы не приложу! – рявкнул Захар.

Он прошел по амбару, молча повернулся к раскрытой низкой двери. Агафья взглянула ему в спину, качнула головой:

«Во идол-то!»

Захар будто почувствовал ее взгляд и, чуть обернувшись, бросил небрежно:

– Завтра к свату Евдокиму поеду. Чужим муку в долг дает – и нам поди не откажет.

На другой день Захар и в самом деле, не дожидаясь напоминаний, запряг лошадь и поехал в село.

Во дворе Юткиных он застал обычную для этой голодной зимы картину: два годовых работника таскали из амбара пудовики с мукой, у весов орудовали сам Евдоким и его отец Платон, тут же толпились мужики и бабы с пустыми мешками в руках. Один из сыновей Евдокима, Терентий, сидел под навесом у широкого чурбака, служившего ему столом, и записывал долги в толстую засаленную тетрадь.

Заехав во двор, Захар еще от ворот крикнул:

– Здорово, сваты!

– Здорово, здорово, сваток! – недовольно ответил дед Платон.

Евдоким отвернулся в сторону, делая вид, что не заметил Захара. Не радовался он приезду свата. День выдался горячий, и распивать чаи с гостями было некогда.

Захар провел лошадь в глубь двора и, не выпрягая ее, подошел к амбару.

Евдоким сыпал рожь из пудовки в широкий мешок. За кромки мешок держала Устинья, жена вернувшегося с Дальнего Востока вместе с Матвеем солдата Ермолая Пьянкова.

– Вот, Устиньюшка, тебе три пуда. Вернешь в петровки пять. Сама знаешь, хлебу теперь цены нет, а летом, бог даст, урожай будет, он, может, и в треть цены не пойдет, – говорил Евдоким, отставляя пудовку на порог амбара.