Аркадий Савеличев - Генерал террора

— Прикажут — выкину. Но — не раньше того. Заметьте это, милейший Борис Викторович.

— Заметил уже, Блюмкин, давно заметил.

— Вот-вот! Даже именем моим брезгуете?

Савинков не ответил, решив побыстрее надраться.

Только так и можно было отвязаться от собутыльника-стукача. Вот тут он чекистов не понимал: зачем ему подсадная утка, да ещё совершенно открытая?

Но ведь и то сказать: компания. Заботятся о нём други-чекисты. Психическое здоровье террориста Савинкова — вещь великая! Спасибо им... и дай Бог побыстрее надраться!..

Не так-то просто, однако. Опять тот же назойливый, как бьющая в макушку с потолка капля воды, вопрос:

— Так мы будем работать с вами в паре? Два прекрасных террориста? У одного на совести — министры и великие князья, у другого — вшивые послы, заметьте, тоже графы? Всем уже надоело ждать. Газеты-то читаете? — кивнул он на заваленный бумажной пылью письменный стол. — Внимательнее читайте. Даже между строк. В стране-то вон что делается!..

— Да-а, рановато почил в бозе Владимир Ильич...

— Ба! Вы сожалеете о вожде, которого сами же и собирались кокнуть?..

— Блюмкин, ну не столь же цинично?..

— Извините-с, в потомственных дворянах не состоял.

— Оно и видно, Блюмкин. Чего ты хочешь — скажи прямо?

— Ой, мама!.. Сколько ж можно? Ну ладно, в последний раз. Первое: чтоб вы, дворянин нерезаный, хоть раз назвали меня по имени. Второе: чтоб не позднее завтрашнего дня сказали: согласны ли работать со мной в паре. И третье: бабой-то со мной поделитесь, ведь как-никак, не без моего же ходатайства она тут вместе с вами постель уминает...

Блюмкин чувствовал, что горло ему железной хваткой сжимают беспощадные руки, но свои-то ручищи никак не могли выхватить из-за пазухи пропотевший наган... Да и что бы он делал с наганом — без приказа-то?!

— Во-он!..

Право, Блюмкин даже обрадовался, что его отшвырнули к порогу. Там уже охрана на шум подоспела, утащила за железную дверь.

Армейцы-охранники посмеивались: не впервой им такое наблюдать. Тоже люди приказа: ни возбранять, ни воспрещать не смели. Может, и нравилось, как стукача выпроваживали. Полчаса не прошло — новый приятный смешок:

— К вам жена, Борис Викторович.

Хорошие красные ребята... и жена хорошая, чего уж там!..

Опять этот пьяный сон... или пьяная явь?!

Тюрьма-а?..

Каменный мешо-ок?..

Опять как семь лет назад — сон в сон, слово в слово...

Стены, конечно, каменные, но камень ощущался не более, чем в любом другом доме; и без того гладкая штукатурка была окрашена нежной салатовой краской и прокатана самым прекраснодушным маляром — чуть-чуть выделявшимися лавровыми листьями, погуще основного тона и посочнее. Лавр?.. Он одинаково хорош и в торжественном венке, и в пресловутом борще... Савинков на минуту смутился от такого противопоставления и, не доев, резко отодвинул тарелку. Ничего и тут особенного: какой-то расторопный официант в военной гимнастёрке и белом переднике во всю грудь сейчас же унёс бесшумно тарелку. Савинков закурил сигару — у него под рукой теперь оказались любимые сигары, — и, не сходя со стула, прикрыл глаза. Они лучше и дальше видят, когда их не слепит свет вечно горящей лампы. Сквозь плотную решётку ресниц сейчас же предстал, как и семь лет назад, торжественный венец с золотой надписью: «НАШЕМУ УВАЖАЕМОМУ И ВСЕМИ ЛЮБИМОМУ СОВЕТСКОМУ ТЕРРОРИСТУ». Не хватало, правда, в конце торжественного восклицательного знака, но, впрочем, и так хорошо. Кто-то ласковый и невидимый, как истинный ангел во плоти, вздел ему на левое плечо давно заслуженный — чего уж там, ещё семь лет назад! — тяжеленный венец, а сам скромно удалился. Да что там, испарился, исчез в каменной, нежно окрашенной стене. Ангелы, они везде насквозь проходят. Савинков знал это ещё по севастопольской тюрьме; оставалось ему до расстрела — или петли? — день-другой, не больше, военно-полевые суды скоры на руку, но вот явился же ангел в образе Василия Сулятицкого, прямо из каменной стены, для подстраховки сунул в руку револьвер... и повёл! Через все посты и кордоны несокрушимой твердыни. В город, на его окраины, к морю, мимо сторожевых кораблей, в прекрасную Румынию! Жаль, повесили потом Сулятицкого, а то бы он и сюда пришёл, прямо к этой роскошной широченной кровати, истинно ангельским голосом вострубил бы: «Встать, генерал! Рыжий Конь не затопчет. Бледный Конь не возьмёт — вынесет к победе Конь Вороной!»

Но не этот же конь победный, как и семь лет назад, перенёс его от кровати к умопомрачительному креслу? Не из царских ли хором притащили?.. Чего ж, кто в лавровом венце, тому и кресло полагается царское. Савинков покойно и благодушно вытянул ноги.