Владимир Рынкевич - Мираж

Мог ли я думать в тот жаркий весенний день, как и где увижу я его ещё один раз!

Целая жизнь прошла с тех пор.

Вокруг застыл в своих напряжённо-щегольских позах его последний почётный караул, офицерская и казачья стража: шашки наголо к правому плечу, на согнутой левой руке — фуражки, глаза с резко подчёркнутым выражением беспрекословности и готовности устремлены на него. Сам же он, вытянутый во весь свой необыкновенный рост и до половины покрытый трёхцветным знаменем, лежит ещё неподвижнее. Голова его, прежде столь яркая и нарядная, теперь старчески проста и простонародна. Поседевшие волосы мягки и слабы, лоб далеко обнажён. Голова эта кажется теперь велика — так детски худы и узки стали его плечи. Он лежит в старой, совсем простой рыже-серой черкеске, лишённой всяких украшений, — только Георгиевский крест на груди…»

Дымников не общался с бывшими однополчанами, организовывавшими различные встречи, и, конечно, не записывался в РОВС, однако в начале лета ему прислали приглашение на ужин офицеров-корниловцев с Председателем РОВС генералом Кутеповым. Маленький ресторан, скромный стол, но большой разговор и даже выступление Плевицкой. Дуэт. Перед смертью Врангель сделал хорошее дело: вернул корниловцам их командира Скоблина.

На встречу собралось немного — человек 50. Кутепов со Скоблиными вошли, когда неожиданный гром грянул прямо над рестораном. Плевицкая не растерялась и, воскликнула, продекламировав: «Он весь, как Божия гроза!» И указала на Кутепова.

Дымников отверг это сравнение. Чёрный костюм как-то по-купечески диссонировал с желтовато-белой обритой наголо головой. Бородка вроде та же, но лежит на белом воротничке как чиновничья, и в глазах не вечный огонь схватки, а ожидание чего-то. Может, смерти? И глаза как будто уже не такие чёрные. И зачем побрился наголо? Коля Мохов даже шепнул: «На Ленина похож. Сейчас картавить будет».

Нет, он не картавил, когда после нескольких обычных тостов произнёс речь. Вот, что касается содержания, Дымников не смог бы отличить ленинскую речь от кутеповской. Обе назвал бы одним нехорошим словом.

— Тяжёлая участь выпала на нашу долю, — говорил генерал, — видеть, как на наших глазах милый нашему сердцу облик старой России ушёл в безвозвратное прошлое. На наше поколение выпал и другой тяжёлый, но почётный жребий — с Божьей помощью спасти и возродить наше Отечество. Мы боремся не за те или иные партийные идеи, мы боремся за Россию. На эту борьбу мы зовём всех русских людей, где бы они ни были — на родине или за рубежом. Мы зовём к ней и тех наших братьев, у которых под красноармейской шинелью не перестало биться русское сердце. У нас один враг — коммунизм, одна цель — благо Великой России. Мы — «белые», пока «красные» владеют Россией, но как только иго коммунизма будет свергнуто, с нашей ли помощью или без неё, мы сольёмся с бывшей Красной армией в единую Русскую армию. Перед русскими, живущими в Манчжурии, сейчас встаёт вопрос, как им быть в случае столкновения Китая, а возможно, и Японии, с советской Россией. Вопрос очень сложный, так как, с одной стороны, желательно сражаться с властью красного Интернационала, но с другой — нельзя бить по национальным интересам России. Такими интересами я считаю — Восточно-Китайскую железную дорогу и русское влияние в Монголии, которое началось задолго до большевиков. Русские национальные организации могут оказать помощь в борьбе с СССР — вооружённую и дипломатическую — лишь в случае получения определённых гарантий о ненарушении в борьбе с большевиками национальных интересов России...

После окончания речи были «Ура!», аплодисменты, Плевицкая пела романсы — не только коронные «Помню, я ещё молодушкой была...», «Замело тебя снегом, Россия...», но и нечто новое: «Всё, что было, всё, что мило, — всё давным-давно уплыло...».

— Кутепов — главный и самый опасный руководитель русской военной эмиграции, — сказал Ян Серебрянский. — Поэтому у нас на первом месте операция против него. Мы её готовим очень тщательно, с учётом ошибок предыдущих операций. Контролирует сам нарком.

Серебрянский в своём кабинете беседовал с Пузицким и Зайцевским. Лев Борисович, впившись в него уважительно-преданным взглядом, никак не мог понять, почему этому умному и храброму человеку так нравится его работа — планировать тайные убийства, похищения, грабежи, взрывы.

— Беглец не нашёлся? — спросил Пузицкий, чекист огромного роста, огромной силы, рыжеволосый с рысьими глазами, любитель военной формы, весь в ремнях и с орденом на груди — за Савинкова.