Константин Коничев - Повесть о Воронихине

Воронихин задумался. Вернее сказать – забылся. Где он, зачем и почему?

По тракту взад-вперед проезжали извозчики налегке и тянулись обозы, медленно шагали пешеходы и, казалось, никому нет дела до грота с источником-фонтаном и находившимся там Воронихиным.

«И кому знать, что я Воронихин? Нет… Путник, ты должен знать и помнить меня. Хотя бы за то, что я трудился не только ради своего удовольствия… Я думал о тебе, о человеке…» – Андрей Никифорович снял шляпу и, склонившись над источником, захватил пригоршней свежей холодной воды, плеснул себе на лицо. Вытерев платком лицо, почувствовал облегчение и, воспрянув духом, что-то нечленораздельное произнес, затем достал из кармана карандаш я на внутренней стенке грота написал слова, обращенные к неведомому прохожему:

Написал, прочел вслух и, горько усмехнувшись, сказал:

– Эпитафия! К черту!.. – Смоченным платком стер надпись. – Кто это будет помнить такой пустячок, как этот мой Пулковский фонтан… А ведь сколько проектов сочинил, пока угодил царю… Извозчик! Едем…

…После этой загородной одинокой прогулки Андрей Никифоравич, усталый, полубольной, несколько дней отдыхал у себя на даче, никуда не выходя из дому. Силы иссякли – домашний отдых в кругу семьи не помог. Усталость, накопленная годами, не проходила…

Мария обращалась к лекарям, но Андрей Никифорович отказывался от лекарств и врачевания. Он лежал под стеганным одеялом на широкой, красного дерева кровати, и не пузырьки с лекарственными снадобьями, а раскрытые книги и чертежи и какие-то задуманные наброски лежали около него на столике, на табуретках и даже в изголовье на подушках.

Иногда, прочтя нечто совпадающее с его думами, он подзывал к себе жену и беседовал с ней о прочитанном, о пережитом за годы его весьма разнообразной жизни.

– Мария, – обратился он однажды к жене, – а Павел Александрович таких книг мне перед своим отъездом дал, читаю и как будто для меня или мною самим мои мысли здесь написаны. Слушай, прочту из книги Аврелия.

– Андре, не утруждай себя. Отдыхай. Я сама разберу. Которая страница?

– Вот здесь, – показал Воронихин, – да прошу вслух.

Мария села поближе к нему и, не столь ради себя, сколь для него, стала читать:

– « Кто положил свою жизнь в свете разумения и служит ему, для того не может быть отчаянных положений в жизни, тот не знает мучений совести, не боится одиночества и не ищет шумного общества, – таковой имеет высшую жизнь, не бежит от людей и не гоняется за ними…»

– Истина, Машенька, истина! Читай дальше.

– «Его не смущают помыслы о том, – продолжала Мария зачитывать обведенное карандашом место в книге, – надолго ли дух его заключен в плотской оболочке; поступки такого человека будут всегда одинаковы, даже в виду близкой кончины…»

– Андре, ты не то меня заставляешь читать! Зачем кончина? Мы начинаем только жить! – прервав чтение проговорила Мария.

– Да, начинаем, а написано то, о чем я сотни раз думал, как жить, в чем существо жизни? А вот оно и есть!.. И еще у того же Марка Аврелия есть сказано: « Жизнь коротка. Не прозевай самого драгоценного плода ея – добрых дел ко благу людей…»

– Андре, ты устал, ты болен, прими лекарство, лежи без волнений, набирайся сил. Постарел ты не по годам.

– Лекарств мне не надо. Согласен – отдых нужен. Болен, что же, разве есть такое здоровое и крепкое тело, никогда не болящее? Нет!.. Были бы совершенные дела разумны да совесть чиста, а все телесное – тленно. Хватит. Положь, Мария, книгу сюда поближе да принеси-ка жбанчик кваску, крепкого, деревенского…

В те дни Самсон Суханов был занят отделкой набережной на стрелке Васильевского острова.

Суханов давно не видел Андрея Никифоровича, однако понаслышке ведал о слабости его здоровья и о том, что он озабочен некоторым неустройством Казанского собора.

Однажды в праздник Крещения Самсон Суханов пришел в собор отстоять обедню и приметил на сводах черную зияющую щель, зигзагами прошедшую по штукатурке. И пока он стоял за обедней, мысли его не были обращены ни к богу, ни к Казанской божьей матери. Все внимание Самсона Ксенофонтовича сосредоточилось на этом зловещем изъяне.

«Как бы не было худо, надо об этом поведать Андрею Никифоровичу, – подумал он. – Или же незачем торопиться? Посмотреть еще в следующий раз, и если щель будет расширяться, пойдет по сводам дальше, тогда Воронихина придется побеспокоить…»