Константин Коничев - Повесть о Воронихине

– Нет, отче, не кощунства ради придумано так, а ради соблюдения тайны. Скажем, не подобает знать об этом моей законной супруге и ее родственникам…

– Хитрец, ваше сиятельство!

– А хороша! – не унимался градоуправитель. – Ох, хороша! Хоть и вогулка.

– Еще по единой! – голосисто, как в церкви, возвестил протопоп. – За чистое покаяние барона Александра Николаевича, за всепрощение всех его прегрешений, всякому человеку присущих…

– Аминь! – заключил Строганов и, подняв позлащенный бокал, залпом выпил крепкое хлебное вино, настоенное на землянике.

По окончании трапезы протопоп и настоятель спели, взирая на образа:

– Сподоби, господи, во все дни живота нашего без греха сохранитися… На тя, господи, уповахом, да не постыдимся во веки… – И разошлись по домам.

Утром барон Строганов, разбуженный колокольным звоном всех сольвычегодских церквей, посмотрел на часы и быстро стал одеваться. Отстояв обедню при полном свечном и лампадном свете и причастившись ради приличия у всех молящихся на виду, он приказал запрягать лошадей. По точному исчислению, согласно карманному месяцеслову, до Санкт-Петербурга от Соли-Вычегодской санным путем оставалось еще одна тысяча триста и тридцать девять верст. Надо было поспевать, пока по льду северных рек стоял прямоезжий зимний тракт.

До отъезда в Санкт-Петербург Александр Николаевич Строганов долгое время хозяйничал в обширных вотчинах у Соли-Камской. Земли у Строгановых было столько, что они и сами не знали в точности размеров своих владений. Добыча ходового товара – соли – достигла такого размаха, что был дан указ о запрещении Строгановым вываривать свыше двух миллионов пудов соли в год, дабы богатством своим не превзошли самое государство. Огромные участки земель в сотни тысяч десятин они продавали крупным промышленникам – Демидовым, Всеволожским, Лазаревым и другим, искавшим богатой наживы в Приуралье у Соли-Камской, в Новом Усолье, Дедюхине и прочих уголках пермской земли.

Барон Александр Николаевич исправно управлял всеми делами, держал в страхе и повиновении десятки тысяч людей, работавших на строгановских варницах и заводах. Однако нередко тихие и кроткие, казалось бы, бессловесные мужики, выведенные тяжкой неволей и нуждой из терпения, вступали в раздоры с приказчиками барона и, избегая нещадной кары, уходили в леса, в глубокую тайгу, и там устраивались на вольные поселения или кочевали в поисках немудрого и невеликого счастья. Но немало было и решительных смельчаков – те действовали огнем, дабы ущемить чем-нибудь беспредельно богатых промышленников. Пожары в строгановских имениях случались часто. Сгорало не раз Новое Усолье дотла, горело Усолье Камское и Капустная слобода; были пожары в имениях на Иньве, на Косве, на Чусовой и по всему Камскому краю. И если кто из поджигателей попадался, то суд у Строгановых был один – закапывать виноватых живым в землю. Но против такого закона, неписаного и крепко утвердившегося, существовала круговая мужицкая порука: под страхом смерти не выдавать своих.

Горели строгановские службы, усадьбы, дворцы и даже церкви; горели сотни домов и прочих построек в разных городах и заводских посадах. Велик был ущерб баронам, но еще яростнее бросались Строгановы на добычу богатств и скоро заново отстраивались и обзаводились прибыльными соляными варницами, рудными промыслами и всякими доходными мелкими и крупными предприятиями.

Случилось, барон Александр Николаевич сам кое-как спасся от гнева и мести подданных ему людишек, выскочил из горевшего имения в чем мать родила. После одного из таких поджогов барон временно, пока строился новый дворец, проживал в доме Соликамского воеводы Федора Разворзина. Чтобы забыться от постигших неприятностей, барон предавался разгулам. А когда кутежи надоели, Строганов, в сопровождении дворецких, со стаей собак пускался на охоту в леса, богатые зверем и дичью.

Однажды во время охотничьих забав Александр Николаевич повстречался за Новым Усольем, около деревни Огурдино, с девушкой, собиравшей в еловой чаще рыжики. Девушка была одета в длинный полосатый сарафан. Ноги ее были босы, голова повязана белым платком. Русая, аккуратно заплетенная коса спускалась до поясницы. Осторожно ступая по мшистой, слегка подернутой зеленью земле, она пальцами правой ноги нащупывала во мху мелкие рыжики, наклонялась, срывала их и клала в берестяное лукошко.