Константин Коничев - Повесть о Воронихине

– Нет, отче, в скоте нужды не имею, а в прелюбодеянии грешен, отче, грешен. Потаенно от супруги своей с девкой-вогулкой грешил, двух деток незаконных прижил. Дочка во младенчестве преставилась, сынок же, при крещении Андреем нареченный, жив и вместе с той девкой-вогулкой под присмотром у дворового человека здравствует…

– Да простит господь прегрешения твои, – молвил протопоп и продолжал: – Чем же, хитростью какою лукавый бес на блуд совратил тебя?

– Красотою, отче. Красотою отменною, коей сам господь возвеличил ту простую, из диких вогульских мест девку…

– Крещеная она? Лет ей от роду сколько? – Протопоп чуть понизил голос и тоном беспристрастия, приличествующим сану, спросил: – По доброй воле ее или по насилию господскому грешил ты с нею?

– Крещеная, отче, Марфой звать. Имя неказистое, а по красоте и дородности тела самой Магдалине не уступит. Лета ее совершенные, зрелые… – Подумав и привстав с коленей, барон сказал смиренно: – Насилью не поддавалась, отче… Другим взял: матери ее дом построить велел… Девке той казны отвалил на воспитание дитяти и нарядами не обидел… А подрастет дитя, к себе возьму, в люди выведу, ибо обличив его с моим зело сходственно.

– Похвальна доброта твоя. – сказал протопоп, убирая с головы барона конец епитрахили, пропахшей ладаном. – Ступай с миром, прощаются и отпускаются грехи твои… А завтра, за обедней, к причастью подойти не позабудь…

Барон встал, перекрестился и, как подобало, поцеловал серебряный оклад евангелия, лежавшего на аналое. Выйдя из собора, он обернулся, глянул на полукружия фресок, что размещены снаружи, снова перекрестился и направился к древним дедовским палатам, чтобы провести там ночь, а завтра опять продолжать путь к Санкт-Петербургу.

В изрядном веселии провел ту ночь барон Александр Николаевич. Были приглашены на ужин протопоп соборный, настоятель Введенского монастыря, управитель солеварен и градоуправитель сольвычегодский. На длинном березовом столе, покрытом шитой бисером и жемчугом скатертью, была в изобилии расставлена великопостная, православным дозволенная пища: рыжички мелкие с земляными яблоками, брусника квашеная с сахаром, морошка моченая, стерлядь двинская, нельма сухонская, налимья печень, икра с чесноком и на постном масле пышные колобки пшеничные. Была и другая закуска к увеселительным напиткам, наполнявшим позлащенные чаши усольской эмали, медной чеканки ковши, братины и кувшины.

Захмелели гости, захмелел и хозяин. Протопоп, сидевший рядом с бароном, прищурился не без хитрости и лукавства и промолвил:

– Не надлежало бы между исповедью и причастием такое угощение. Ну, да господь и не такие грехи прощает. Еще по единой, во здравие путешествующих…

Александр Николаевич Строганов вытер вспотевшее лицо, расстегнул шелковую рубаху. Из-за ворота вылез державшийся на дорогой цепочке золотой крестик с распятым Христом, а рядом виднелась перламутровая в золотой оправе ладанка – добрая памятка о приятно прожитых днях.

Протопоп первый приметил ладанку и, ткнув в нее перстом, спросил:

– Что сие укрыто от очей моих?

Барон раскрыл ладанку, внутри которой размером с целковый серебряный на одной створке эмалью была изображена женщина прелестной красоты, а на другой створке – малое дитя с распростертыми руками. Над головами их были кружочки – ореолы святости.

– Владычица с предвечным младенцем. – Протопоп с изумлением разглядывал внутренность ладанки. – Зело достойно для панагии архиерейской, не токмо для ладанки. Чья работа и сколько плачено? – спросил он барона, не выпуская из рук сокровища.

– Делал добрый мастер живописи Гаврюха Юшков, что в Пыскарском монастыре учит молодых людей художествам. За поделку сто рублев дано. Только недогадлив ты, отец протопоп, не богоматерь это… а она самая, пермяцкая вогулка Марфа, Чероева дочь. А это мой Андрейко. Глянь на обличие младенца, не сходственно ли с моим?

– Сходственно! Воистину сын отца своего! – невоздержно заметил настоятель Введенского монастыря, тоже склонившийся над ладанкой.

– Прекрасна! Прекрасна! – восторгался градоуправитель, прищелкивая языком.

Барон высвободил из рук протопопа ладанку, захлопнул ее, словно табакерку, и водворил за ворот рубахи.

– Однако греховно девку-вогулку под видом богородицы с сиянием изображать. Да и незаконнорожденного младенца тако же. Кощунством такой грех нарицается, – с нарочитой строгостью упрекнул протопоп хозяина. Но в голосе его уже не было строгости.