Константин Коничев - Повесть о Воронихине

– А как же иначе? По заслугам честь, – ответил тот и, пошевелив палкой догорающий костер, продолжал: – И то надо сказать, царь был не заносчив. Я вам покажу деревню, покажу избу, где Петр на свадьбе пива жбан выпил за здоровье молодых, а в другом месте дите крестил. Младенца Олешкой нарекли в честь Петрова наследника. Тот тоже с царем в ту пору путешествовал. Да, говорят, незадачлив наследник-то у царя получился. Будто сам Петр и голову ему свернул… Бывают же нелады и в царских семьях… Хоть ты и наследник, а не будь дураком и не иди против отцовской воли. У нас, у простых людей, такое же заведение. Несогласие в доме – причина всякой порухи…

Старик было разговорился, но прервал рассказ, обратился к другому проводнику, что был помоложе, но бороду тоже носил с завитками, а волосы подвязывал тканой тесемочкой:

– Степка! Порыщи по лесу-то да собери сушняку посмолистее, дымом от господ комарье отогнать. Проклятущие, одного дыму и боятся. И всех жрут, несчастные, только пречистого Аввакума не трогали. Тоже садились и на протопопа, да чудесно проклятые подыхали…

Степка принес ношу смолистого пенья-коренья, и костер жарко запылал в белой северной ночи. Черный дым поднялся кудряво и разостлался над бесконечным лесом.

В селе Нюхче на Беломорском побережье путешественники долго не задержались. На попутных шхунах со зверобоями и рыбаками в поветерь, миновав Соловки и городок Онегу, добрались они до Архангельского корабельного пристанища. Этот город, когда-то любимый и посещаемый Петром, понравился Воронихину, но не каким-либо редкими архитектурными сооружениями – их не было, если не считать единственного в своем роде приземистого и тяжелого, толстостенного «Гостиного двора» с башнями на углах. План этого двора был составлен во времена Алексея Михайловича тремя зодчими за схожую цену, за… семьдесят две копейки!..

Полюбился Архангельск Воронихину своим расположением в дельте могучей реки, выходящей на морской простор, и казалось Воронихину, что при средствах да при наличии строительного камня, коим богаты беломорские берега, можно было отцам города позаботиться о постройке более капитальных сооружений. Но город тянулся вдоль реки цепочкой мелких деревянных домов, купеческих лабазов, рыбных складов, ветряных мельниц и хлебных амбаров. Город выглядел большой поморской бревенчатой деревней. Иногда улочки уходили от берега Северной Двины на восток, в зыбучее болото, на котором даже и мелких сосен не было, и только на мшистых кочках торопливо, в короткое лето, вызревали клюква и брусника.

«И Питер тоже на болоте, но красавцем вступил в жизнь, – думал Воронихин, осматривая Архангельск. – Трудно поверить, что когда-нибудь в неравном состязании с невской столицей Архангельский порт поднимется хотя бы чуть повыше на этих болотах…»

Жильбер Ромм в Архангельске, и в Кегострове, и в Соломбале встречал иноземцев, матросов и купцов – немецких, голландских, англичан и своих сородичей. Он вступал с ними в разговоры, расспрашивал о выгодах торговли в Архангельске. Не прочь был и «рейнского» по кружке выпить, да к тому же и ученик его Павел Александрович так за годы путешествий возмужал и окреп, что ему не возбранялась даже сивуха из орленого штофа. А при такой закуске, как в Архангельске на рыбных шхунах продавалась – палтусина и семга свежепросольная, – не выпивать грешно было. И сколько ни возражал Воронихин, Ромм говорил, усмехаясь и потряхивая головой:

– Кому же, если не Ромму, выпить рому, Андре? Мы и так во многом отказываем себе в жизни. Мы не святые отцы. Но и те любили выпить, соблюдая завет древнею мудреца-поэта:

Жильбер Ромм пил мало, да и то в крайних случаях: при встречах с французскими корабельщиками. Проживая в Архангельске, он тщательно собирал и записывал в свой дневник сведения об этом городе, о мореходстве и торговле. Особо интересовался он, чем занимается народ в уездах и есть ли здесь люди не крепостные, в отличие от других губерний, а если есть, то как они рассчитываются с государевой казной за жизнь на земле?..

Ходил Ромм и в губернскую канцелярию, и в управление корабельными пристанищами, и даже к епископу под благословение подошел, дабы и от того выведать кое-что для своего дневника. Но епископ был осторожен, благословил его и, даже в беседу не вступая, огорошил строгановского гувернера ответом: