Вячеслав Шапошников: К земле неведомой: Повесть о Михаиле Брусневе

— Никого не возьму! Не надо мне никого! — вдруг решительнопрокричал приказчик, и все прочие крики, как по какому-нибудь волшебству, мгновенно стихли вокруг него, и не сразу кто-то, опомнившись первым, спросил в наступившей тишине:

— Как… «не надо»?!

— Так вот! Никого не возьму… — пробормотал приказчик, захлопывая свою книжечку и засовывая ее в карман.

— Да ты ж, можно сказать, уж нанял…

— Никого я не нанимал… — глаза приказчика забегали.

— Как не нанимал? Ты же уж и цену объявил!..

— Это — не условие, это ничего пе значит! Кто хочет — идите все по тридцать копеек!..

Толпа опять затихла, замерла. Люди смотрели на приказчика, будто не веря, что это он сказал им всерьез, не пошутил над ними.

— Да ты, видать, шутник, дядя?! — наконец угрюмо, с расстановкой, в которой послышалась явная угроза, спросил худой, жилистый, крепко загорелый оборванец, стоявший с приказчиком почти лицом к лицу.

— Какие же шутки! Нашли шутника! — осклабился приказчик и, вытянув шею и стараясь не глядеть на злое, перекошенное лицо оборванца, закричал — Ну, кто хочет, — записывайся по тридцать копеек! Записывайся! — Он опять было полез в нагрудный карман за своей памятной книжкой, но тут за спиной у него взвился крик: «Ха! Ты издеваться над нами?!», и здоровенный кулак крепко хватил приказчика по шее. Тот покачнулся, картуз слетел с его потной головы, толпа мгновенно пришла в ярость, ее зашатало и закрутило над тем местом, где только что стоял приказчик, замелькали кулаки…

Конец этой базарной сцены для приказчика мог бы стать самым плачевным, если бы от войскового управления не подоспел урядник с казаками, отбивший его у разъяренной толпы.

Тут же подоспел и сам баталпашинский атаман в сопровождении своего помощника и еще нескольких казаков.

— Что у вас тут такое?! — врезался он в толпу. — Что за безобразия?!

— Так что вот — человека избили, ваше превосходительство! — козырнул урядник, придерживавший под локоть приказчика, размазывавшего по побледневшему лицу кровь, изрядно испачканного в пыли и вообще имевшего самый жалкий вид.

— Кто избил?! Почему?! — атаман грозно оглядел толпу.

— Было за что! Не издевайся над людьми!.. — негромко, но твердо ответил кто-то.

— Да! Мы тут голодные, весь день — на этакой жаре, а он, толстомордый, прикатил на вороных да пошел тут крутить! Вот и получил!..

Притихшая было толпа опять начала возбуждаться.

«Мы работы ищем, а они только и глядят, как нас объегорить!», «И урядник, и атаман — все за них!..» — слышались крики.

— Господа! Я прошу вас разойтись! — словно заклиная толпу, атаман даже правую руку вознес над собой.

— Ха! «Господа»! Нашел господ! — загоготала толпа. Она уже забыла о приказчике, трусливо укрывшемся за спинами казаков, все ее внимание было обращено теперь на белую, чистенькую, щегольскую фигуру атамана. — Живодеры! Кровопийцы! Все вы заодно!.. — послышалось из задних рядов.

Атаман побагровел так, будто вся кровь бросилась ему в голову. Он дико заозирался вокруг.

— Разогнать их! — крикнул он казакам.

Это лишь подлило масла в огонь.

— А-а! Разогнать нас! Для нас у вас — только «разогнать!» — напирала на атамана толпа. Особенно выделялся высокий дочерна загорелый хохол. В руках у него была крепкая суковатая палка, которой он потрясал перед собой, пробиваясь к атаману и выкрикивая:

— Геть! Пустыть! Пустыть меня до його!..

Пробившись вперед, он закричал прямо в лицо атаману:

— Мы цилый тыждень томылись, уси голодни! А воны — розогнать! А воны — розогнать!.. А ну — тронь! Тронь, кажу, тронь! — Он совсем уже вызывающе наступал на атамана со своей палкой, которой не переставал угрозно потрясать. — Тронь!..

Огромная толпа, воодушевленная его дерзостью, еще теснее сгрудилась, подалась вперед, вся словно бы закипела, напирая на атамана и растерянно топчущихся за ним казаков.

— Стой, туда вашу мать! Стой, не подходи! — сорванным, осипшим голосом кричал атаман, затравленно оглядываясь на своих оробелых подчиненных и хватаясь за кобуру. — Стой, стрелять буду! Стой, говорю! Войска вызову! Стой!..

— Га-а! Не испугаешь!

— Нам робеть нечего!

— Хуже, чем есть, не будет!..

Пятившийся нод напором толпы атаман был неузнаваем. Белое, перекошенное испугом и злобой лицо, хриплая матерщина… Куда и девались горделивая осанка с красивым перегибом в поясе и уверенно-широкие, плавные жесты, самодовольное, сытое похохатывание и бархатистые нотки в голосе… Михаил увидел словно бы какого-то другого человека, совсем не того, с которым разговаривал всего несколько минут назад…