Отец Ганнона, Гамилькар, не вынес позора Гимеры. Он бросился в огонь жертвенника. Об этом Ганнон узнал позднее, в Карфагене. Суровый воин Гамилькар провёл всю жизнь в походах и возвратился в Карфаген только для того, чтобы отчитаться перед Советом. «Мой дом там, где бой!» — любил он говорить. Мальчику было приятно, что у него такой отец. Он ждал его возвращения, ценил его скупую мужскую ласку. В этом году Гамилькар взял Ганнона с собой. Ганнону исполнилось двадцать лет, и отец поручил ему корабль. И он не раскаялся в этом. «Отец, ты погиб в огне, как подобает слуге Мелькарта, [15] На языке карфагенян Гамилькар — слуга Мелькарта, бога солнца. Согласно карфагенским верованиям, Мелькарт погиб в огне.
— думал Ганнон. — В память о твоих заслугах Совет приказал воздвигнуть тебе статую. Но на твоё имущество покушаются шакалы ростовщики. Городской дом и загородное поместье — вот и всё, что осталось от твоих владений!.. Да, жизнь бессмысленна, как эта опорожненная амфора». Ганнон с силой ударил по сосуду ногой. Он услышал далёкий будоражащий шум города. Его потянуло к людям.
И вот он уже на главном базаре, у торговой гавани. Тележки торговцев стоят рядами, такие же, какими он видел их ещё ребёнком, проходя вместе с отцом. Пёстрая разноязычная толпа бурлит на площади, переливаясь на соседние улицы.
Кричат разносчики:
— Ай, лепёшки! Что за лепёшки! Отведай их — проглотишь язык!
Слышатся пронзительные голоса:
— Вот угли! Кому угли!
Продавцы тканей развёртывают куски окрашенной пурпуром материи, и ткань надувается ветром, как парус сказочного корабля. Блестят покрытые эмалью амулеты на столах у ювелиров. Здесь же можно приобрести скарабеи с изображениями и именами бесчисленных египетских богов — Исиды, Амона, Ра, Пта, Гора, Анубиса. Мода на скарабеи и другие предметы египетского стиля была в Карфагене столь же стойкой, как в городах Сицилии и Этрурии. Менялы бесцеремонно останавливали прохожих и что-то им доверительно шептали. Нет, Ганнону не нужно ни углей, ни тканей, ни сицилийских серебряных монет. В городском шуме, в базарной сутолоке он хочет найти покой, как в вине ищут забвения.
Покинув Большой базар, Ганнон направился к Кузнечным воротам. В городской стене двенадцать ворот, и у каждых ворот живут ремесленники: гончары, мукомолы, валяльщики. Отсюда ворота и получили свои названия.
У Кузнечных ворот шумно. В нишах, под сводами, пылают горны. Кузнецы и молотобойцы в кожаных передниках и рваных туниках стоят у наковален. Юркие ручники и огромные молоты бьют по раскалённым полосам металла. Голубые искры, как брызги, разлетаются во все стороны. По неровным камням мостовой громыхают повозки. Стражник, преградив дорогу ослику, нагруженному какими-то мешками, кричит землепашцу:
— Не пущу! Плати пошлину!
Четверо чернокожих с блестящими от пота спинами тащат носилки, в них восседает человек. Его щёки трясутся, как студень, а на голове прыгает красный колпак. Впереди носилок бегут сухопарые смуглые нумидийцы. Они неистово вопят:
— Прочь!
На площади молчаливая толпа горожан окружила какого-то измождённого человека в чёрном плаще и с железными цепями на шее. Волосы на его голове похожи на спутанную лошадиную гриву. Глаза сверкают. Он исступлённо кричит:
— Кайся! Оскудеет земля ваша. Придут враги и сделают её пустыней, и уморят жаждой. Иссякнут ручьи и реки, засохнут сады. Луга и нивы покроются песками. Кайся! Они разрушат дома, где гнездится обман и торжествует бесстыдство. Огонь истребит этот город, сожрёт сокровища и богатства. Кайся! Будут сокрушены алтари и поруганы храмы. В них поселятся шакалы и змеи. Море поглотит ваши корабли, и даже имя ваше будет стёрто без остатка. Кайся!
— Кто это? — спрашивает Ганнон.
— Эшмуин, благочестивый пророк, — шепчет сосед Ганнона. — Днём и ночью он бродит по городу.
С протянутыми вперёд руками пророк двинулся по площади, и толпа хлынула за ним.
Ганнон один со своими мыслями. Как по пурпурному закату судят о ветреном дне, так появление пророков предвещает мятеж народный. Садовник весной срезает верхние ветви яблони, чтобы укрепить её ствол. Чтобы возвысить Карфаген, надо удалить излишние ростки, пересадить их в новое место, основать новые города. Мысль, случайно брошенная пиратом, пустила в душе Ганнона глубокие корни, и с каждым днём он находил всё новые доводы в её пользу.
По узкой, застроенной высокими домами улице Ганнон двинулся к храму Тиннит. Огороженный кирпичным забором двор не устлан гладкими каменными плитами, как дворы в этой части города, но засажен деревьями и цветами, как подобает святилищу богини плодородия. Каштаны, сходясь густозелеными кронами, образовывали свод. И сквозь него посыпанная жёлтым песком дорожка вела к невысокому зданию из серого камня. На колоннах и деревянных карнизах гнездились стаи белых голубей. Голуби стонали. Их плач наполнил сердце Ганнона печалью.
Читать дальше