Наталья Султан-Гирей - Рубикон

На воздухе императору стало лучше. Но его до глубины сердца оскорбило равнодушие друга.

— Оставь, я знаю лучше тебя, когда ты болен, а когда... — Агриппа выразительно не договорил.

В саду ждал гонец из Рима. Октавия умоляла пощадить детей Антония. Она воспитает их, сумеет вырастить римлянами. В маленьких пленницах кровь и душа ее любимого. Она любила и хоть после его смерти жаждет вернуть своего супруга в его потомстве.

— Бедная сестра. — Октавиан пристально посмотрел на Агриппу. — Тебе должно быть понятно это величие любви. Идем, может быть, еще спасем их.

Легионеры поспешили. В колыбели лежал посиневший трупик младшего царевича Птолемея Антонида. Его еще не успели отнять от груди, но его существование уже угрожало Риму. На пороге, зажав в кулачке прядь вырванных у легионера волос, валялся задушенный Александр Гелиос. Когда солдаты пришли прикончить детей Клеопатры, старший мальчик кинулся защищать грудного брата и сестру.

— Кусался и царапался, как пленный львенок. Девчонку не поймали, — доложил сотник.

— Звери! — Октавиан отвернулся. — Мало ли что я мог сказать в полуобмороке! Где царевна?

Высоко на гибкой пальме мелькало коричневое тельце. Легионеры швыряли камнями в эту подвижную цель. Девочка пряталась в ветвях. Она сообразила — враги не рискнут карабкаться по тонкому стволу.

— Бедняжечка, — с состраданием произнес Октавиан, — спустись ко мне. Тебя никто не тронет!

Он уже вошел в роль великодушного победителя и не желал зла этому зверьку, столь жалкому в своем страхе.

Египтяночка быстро спустилась и судорожным прыжком бросилась к его ногам. Молитвенно и благодарно она глядела на убийцу ее родных.

Капли медленно падали с потолка. От одного падения до другого можно было успеть сосчитать до шести.

Цезарион не мог видеть этих капель, но отчетливо слышал их стук. Он лежал, связанный, на каменном полу подземного узилища. Царевич просил развязать затекшие руки, ведь не убежит же он из этого глухого каменного мешка, но услышал короткое: "Не велено". Хлеба и воды, по-видимому, тоже было не велено давать. Есть не хотелось. Мучила жажда. Пробовал лизать стены, но выступающая на них вода была солоноватой и нестерпимо отдавала гнилью.

Цезарион перевернулся на спину. Мыслей не было, были боль и страх за мать, за малышей, за себя. Он знал, что Антоний покончил с собой. Жалкий фигляр не сумел даже упасть на меч грудью, распорол себе живот и умер, потеряв все свои кишки. Цезарион брезгливо поморщился. Но тотчас же его мысли вернулись к матери. Что победители сделали с ней? Ее все считали умной женщиной, и она действительно была умна, но как неумна, наивна и тщеславна была ее надежда очаровать красавчика-душечку, к тому же ровесника ее сына!

Цезарион повернулся на бок, но, как он ни пытался лечь, боль не утихала. Ныли связанные руки, ломило все тело. Царевич вспомнил, как в этом же подземелье заморили некогда Созимена, юношу, чья вина была лишь в том, что его смазливая рожица бросилась в глаза одному из фаворитов царицы. Созимену кидали соленую рыбу и не давали пить. Неужели Октавиан решил и его заморить так же?

Но высоко вверху открылась дверь, и в проеме блеснуло небо, такое синее, все пронизанное солнечным светом. Лучи широким снопом легли на крутую лестницу. По ней спускались трое: полководец и два центуриона-преторианца.

— Ведите! — отрывисто приказал полководец.

Один из преторианцев подошел к пленнику и, не скрывая брезгливости, потрогал его ногой.

— Ты, вставай!

Царевич попробовал подняться, но, обессиленный, рухнул. Преторианец грубо поднял его и поволок.

— Тише ты! — остановил полководец. — Он был храбр.

Подхватив юношу, он осторожно повел его вверх по лестнице, Цезарион с трудом передвигал опухшие ноги. Наконец утомительный подъем кончился. Пленник с наслаждением вдохнул солнечный воздух. Тепло и жизнь вливались в его измученное тело. Знал — скоро смерть, и все же радовался и небу, и солнцу, и верхушкам пальм за оградой.

— Развяжите меня, — попросил он Статилия. — Вас трое вооруженных, что я смогу?

— Поклянись тенью матери...

— Вы умертвили ее?

— Царица сама избрала смерть. — В голосе Статилия прозвучало такое восхищение и сочувствие, что Цезарион невольно почувствовал благодарность.

— А дети? — спросил он тихо.

— Царевну воспитает благородная Октавия, — уклончиво ответил Статилий.

Цезарион понял — братьев уже нет в живых. Больше он ни о чем не спрашивал. Все, кого он любил, мертвы. Еще худшая участь ждет сестру: сперва раба, потом наложница...