Мирон Долот - Голодомор

"Я ещё не готов". Конечно, такой ответ вызывал новый поток угроз и увещеваний.

Покончив с отчётами по соревнованию, собрание переходило к следующему вопросу повестки дня: индивидуальным рапортам. Каждый член нашей сотни вызывался собранием и давал ответы на вопросы, почему он ещё не вступил в колхоз, и как скоро он собирается это сделать.

Эти собрания обычно растягивались на всю ночь, а в воскресенье занимали весь день. Голодные и замученные жители села безропотно слушали и отвечали на многочисленные вопросы, но твёрдо стояли на своей позиции. Ничто не могло заставить их сдвинуться с этой позиции. По крайней мере, так они сами думали.

Но и коммунисты не были настроены сдавать свои позиции. Они вели настоящую войну и прекрасно осознавали, что там, где одна тактика терпит поражение, можно применить другую. Так и произошло.

В конце февраля – начале марта 1930 года представители власти, оценив ситуацию, перераспределили свои силы, задумывая новую тактику нападения, завершившуюся мощным ударом.

Однажды в воскресенье мы узнали, что за исключением товарищей

Хижняка, Хоменко и Иуды, сняты с должностей все руководители подразделений (Сотни, Десяток и Пятёрок). Те руководители, чьи подчинённые не были признаны на собрании в числе лидеров, переводились на работу в соседние деревни. Одновременно из близлежащих деревень и городов к нам прибыли новые должностные лица.

Попав в незнакомые условия, они проявили большую агрессивность.

Примерно в это же время местные партийные стратеги внедрили новую тактику, которую мы прозвали "собаки грызут друг друга". Тем крестьянам, кого раньше заклеймили кулаками и подвергли гонениям теми или иными способами, и которые продолжали проживать в нашем селе, было возвращено доброе имя, и местное партийное начальство вовлекало их в свою активную работу. Эта тактика даже превзошла все ожидания представителей власти. Крестьянам внушили, что они заслуживают расстрела, но теперь им давалась возможность загладить свою вину. Поэтому они должны помочь партии и правительству в проведении всеобщей коллективизации. Конечно, если они смогут доказать своё рвение, их тоже примут в колхоз. И так называемые

"кулаки" стали самыми преданными активистами, и в стремление продемонстрировать свою преданность они превратились в безжалостных исполнителей партийной политики.

Более того, поскольку сами они были крестьянами, то, прекрасно зная крестьянскую психологию своих односельчан, они нашли самые удачные способы и средства по воздействию на крестьянскую массу в соответствии с коммунистическими политикой и требованиями.

Я плохо помню своего отца, поскольку, когда он умер в 1919 году, мне было всего три года. Но мне запомнились его похороны. Рядом с его гробом стоял красноармеец. На нём была красная шапка, а в руках он держал огромную винтовку со штыком. Охранник застыл как истукан, словно гранитная статуя, глядя прямо перед собой в пустое пространство. Позже мне рассказали, что если кто-то пытался приблизиться к гробу и поднять крышку, то в охранник приходил в движение, перегораживал путь винтовкой и с угрозой произносил иностранные слова. Мой брат сказал, что этот и другие красноармейцы вообще не разговаривали ни на украинском, ни на русском языке.

В тот день много незнакомых людей было вокруг нашего дома. Я помню, что они были вооружены и в красных шапках и форме, и что они приехали верхом.

Тело моего отца лежало на скамье под иконами в восточном углу избы. Я помню, как мы, его дети – мой шестилетний брат, мой младший брат и сам я – были подведены к гробу, чтобы с ним проститься. Хотя я не мог видеть своего отца, поскольку гроб был закрыт, мне велели попрощаться и поцеловать его. Кто-то поднял меня, и я запомнил, как мои губы коснулись того места на крышке гроба, под которым должно было находиться лицо отца. Я так же помню, что моя мама и другие люди – родственники и соседи – причитали и горевали. Но я не плакал.

Эти незнакомые люди в красных шапках, форме, при оружии и на лошадях заинтересовали меня намного больше, чем умерший отец.

Со временем, по мере того, как я становился старше, эта сцена неоднократно всплывала в памяти, возбуждая любопытство. Мне хотелось узнать, что же происходило в тот день, но мама всегда старалась избегать моих вопросов. Они говорила, что отец умер, но она никогда не рассказывала, как он умер.

Так продолжалось до одного вечера, когда мы вернулись с очередного митинга домой, на котором кулаки были объявлены "врагами народа", и мама решила рассказать нам правду.