Георг Эберс - Уарда

– Как вы смеете упрекать господина в том, что он сердит на женщину, которая была с ним помолвлена, а сама вышла за другого? При одном воспоминании о том дне, когда он узнал об измене Неферт, меня бросает то в жар, то в холод.

– Постарайся по крайней мере, чтобы в жар тебя бросало зимой, а в холод – летом, – ехидно заметил карлик.

– Да что там! Это дело еще не кончено! – воскликнул конюший. – Паакер не из тех, кто забывает обиды… И помяните мое слово, мы еще увидим, он отомстит Мена за оскорбление, как бы высоко тот ни вознесся.

– Моя госпожа Катути, – перебил Нему конюшего, – расплачивается теперь за долги своего зятя. Между прочим, она уже давно хочет возобновить старую дружбу с вашим домом, да и везир тоже советует восстановить мир. Дай-ка мне кусок жаркого, домоправитель, я что-то проголодался.

– Кошелек, в который складывают долги Мена, что-то уж больно тощий! – усмехнулся повар.

– Тощий! – огрызнулся карлик. – Совсем как твоя шутка. Дай-ка мне еще кусок жаркого, домоправитель. Эй, раб, налей мне пива!

– Ты же только что сказал, что-желудок у тебя с мушиную головку! – воскликнул повар. – А теперь ты пожираешь мясо, точно крокодил в священном пруду Приморья! [ 76] Ты, наверное, родом из того царства, где все наоборот – люди величиной с муху, а мухи – огромные, ростом с древнего великана.

Карлик, продолжая невозмутимо жевать, ухмыльнулся.

– Но еще огромнее твоя жадность, мешающая тебе дать мне третий кусочек мяса – вон тот, что домоправитель, которого Цефа [ 77] одарила так щедро, сейчас отгрызает от спинки газели.

– На, возьми, обжора, но не забудь распустить пояс, – засмеялся домоправитель. – Я облюбовал этот кусочек для себя и просто дивлюсь, до чего у тебя чуткий нос.

– Да, да, нос, – промолвил карлик. – Нос-то ведь больше, чем гороскоп, говорит знатоку, что из себя представляет человек.

– М-да! – хмыкнул садовник.

– Ну что ж, выкладывай свою премудрость, – со смехом сказал домоправитель.

– Если ты будешь говорить, то хоть на время перестанешь жрать.

– Одно другому не мешает, – заметил карлик. – Ну так вот, слушайте! Кривой крючковатый нос, – я сравниваю его с клювом коршуна, – никогда не уживается со смиренным характером. Вспомните-ка фараона и весь его гордый род! У везира же, наоборот, нос прямой, красивый, средней величины, как у статуй Амона в храме, а это значит, что и характер у него прямой, а душа преисполнена божественной доброты. Он не заносится и не пресмыкается, а действует прямо, как и подобает честному человеку. Он не водит дружбу ни со знатными, ни с чернью, а знается только с людьми нашего склада. Вот был бы царь для нашего брата!

– Царь носов! – вскричал повар. – Ну нет! По мне уж лучше орел Рамсес. Кстати, что ты скажешь о носе твоей госпожи Неферт?

– Он нежен и изящен, всякая тонкая мысль приводит его в трепет, как дуновение ветра лепестки цветка; и сердце ее устроено так же.

– А Паакер? – спросил конюший.

– У него крепкий и тупой нос с круглыми широкими ноздрями. Когда Сетх вздымает песок и песчинка щекочет ему ноздрю, он впадает в бешенство. Итак, нос Паакера, и только он, – причина всех ваших синяков. У его матери Сетхем, сестры моей госпожи Катути, носик маленький, кругленький, мягкий…

– Послушай, малыш! – перебил домоправитель карлика. – Мы тебя накормили, дали тебе позлословить вволю, но, если ты вздумаешь задеть нашу хозяйку, я схвачу тебя за шиворот и швырну прямо в небо, так что звезды прилипнут к твоему горбу.

Карлик встал и, попятившись, смиренно сказал:

– А я аккуратно отлеплю их от спины и подарю тебе самую красивую планету в благодарность за сочный кусочек жаркого. Но вот показались колесницы! Прощайте, друзья! А уж если кривой нос коршуна погонит кого-нибудь из вас на войну в Сирию, тогда помянете слова маленького Нему. Он-то знает толк и в носах и в людях!

Колесница махора с грохотом проехала через высокие ворота и вкатилась во двор. На псарне поднялся радостный лай, конюший и домоправитель со всех ног бросились навстречу Паакеру и приняли у него из рук вожжи. А старший повар поспешил на кухню готовить еду своему господину.

Не успел Паакер дойти до ворот, которые вели в сад, как с пилонов огромного храма Амона донеслись удары медного гонга, а вслед за этим торжественное многоголосое пение. Махор остановился и, подняв лицо к небу, крикнул слугам: – Взошла священная звезда Соти!

Упав на колени, он молитвенно воздел руки к небу. Рабы и слуги последовали его примеру.