Георг Эберс - Уарда

– Неужели бог, действующий и говорящий во мне, в тебе, в каждом из нас, не в силах узнать самого себя, свой собственный голос?

– Если бы тебя слышала сейчас толпа, – возразил ему Амени, – то каждый уселся бы на свой маленький трон, объявил бы, что им руководит голос божества, звучащий в его груди, изорвал бы папирусы, на которых начертаны законы, и пустил бы клочки по ветру, дующему с востока, который развеял бы их по всей пустыне.

– Я посвященный, и ты сам учил меня искать и находить единого бога. Свет, на который взираю я, удостоенный блаженства, поразил бы толпу слепотой– я этого не отрицаю, – если бы я захотел показать его ей…

– И, несмотря на это, ты ослепляешь наших учеников этим опасным сиянием?

– Я воспитываю в них будущих посвященных!

– И делаешь это посредством пылких излияний опьяненного любовью сердца?

– Амени!

– Хоть ты и не звал меня, но я здесь, перед тобой, твой учитель, напоминающий тебе закон. Всегда и везде закон умнее человека, и даже фараон, его утвердивший, именем закона прославлен в своих пышных титулах. Как посвященный, так и простой смертный, которого мы воспитываем в слепой вере, должны склониться перед ним. Я говорю с тобой, как отец, любящий тебя с детских лет. Ни от одного из своих учеников я не ждал большего, чем от тебя. Именно поэтому я не хочу потерять тебя, не хочу отказаться от возложенных на тебя надежд. Приготовься завтра рано утром покинуть нашу тихую обитель. Ты не заслуживаешь права быть учителем – так пусть жизнь примет тебя в свою школу, пока ты не созреешь для звания посвященного, которое по моей вине слишком рано было тебе присвоено. Ты покинешь своих учеников, не простившись с ними, как бы тяжело тебе это ни было. После восхода звезды Соти [ 73] тебе выдадут письменное предписание: в ближайшие месяцы ты должен руководить общиной жрецов в храме Хатшепсут, и там под моим неусыпным надзором тебе вновь предстоит завоевать наше доверие, которого ты не сумел оправдать. Молчи, не возражай! Сегодня ночью ты получишь мое благословение и надлежащие полномочия. Восход солнца ты встретишь уже среди колонн храма Хатшепсут. Пусть неизреченный запечатлит закон в твоей душе!

Амени вернулся в свои покои и в тревоге принялся шагать взад и вперед. На небольшом столике лежало зеркало. Он взял его и, поглядевшись в блестящий металлический диск, снова положил его на место с таким выражением, как будто он увидел в нем чье-то чужое, отталкивающее лицо.

Все случившееся сильно его встревожило и поколебало его уверенность в непогрешимости его суждений о людях и событиях.

Жрецы на том берегу Нила были духовными наставниками Бент-Анат, и он не раз слышал, как они превозносили царевну, считая ее благочестивой и выдающейся во всех отношениях девушкой.

Неосмотрительно нарушив закон, она, как казалось Амени, дала ему долгожданный повод публично одернуть одного из членов рода Рамсеса.

И вот теперь он говорил себе: он недооценил это юное существо, действовал неумело и даже, пожалуй, просто глупо. Он ни минуты не скрывал от себя, что внезапная перемена произошла в Бент-Анат от вспыхнувшего в ней горячего участия, быть может, даже нежности к Пентауру, но отнюдь не от сознания своей неправоты. А он мог бы с успехом воспользоваться ее проступком лишь в том случае, если бы она действительно признала себя виновной.

При этом он все же недостаточно высоко вознесся, чтобы быть свободным от тщеславия, и именно это чувство было глубоко задето гордым непокорством дочери Рамсеса.

Когда Амени приказал Пентауру предстать перед царевной в качестве карающего судьи, он надеялся, что гордое сознание своей власти над сильными мира сего пробудит в нем честолюбие.

А что получилось? Его горячий почитатель, подававший самые блестящие надежды из всех его учеников, не выдержал испытания!

Это означало, что идеал всей жизни верховного жреца – неограниченная власть жрецов над душами и превосходство их даже над самим фараоном, – так и остался непонятым этим странным юношей.

Он должен был заставить его понять это! «Здесь он последний среди сотни старших, его восторженная душа непрестанно подвергается уколам, – говорил себе Амени. – В храме Хатшепсут он сам должен будет повелевать стоящими ниже его резальщиками священных жертв и кадильщиками и, требуя от них повиновения, научится понимать его необходимость. Ведь бунтовщик, очутившись на троне, неминуемо сам становится тираном!»

«Поэтическую душу Пентаура, – размышлял он далее, – в одно мгновение пленила женская прелесть Бент-Анат. А какая женщина в силах устоять перед этим одаренным юношей, чья красота подобна Ра-Хармахис! [ 74] Они не должны больше видеться, чтобы ни одна нить не связывала Пентаура с домом Рамсеса».