Розмари Сатклиф - Ведьмино отродье

Ненадолго пало молчание, которое нарушал только стук инструментов работающих каменщиков.

— Он так сказал? — спросил, наконец, Серл.

— Так, если я ничего не забыл. И я принес вамангела, чтобы показать, какие способные у него руки.

— Способные для малого еще не значит: способные для большого.

— Верно. Но мне думается, умение вырезать деталь — одно из необходимейших каменщику. — Ловел окинул взглядом чудесный зубчатый орнамент, над которым трудился Серл.

— Одно из них… да. И однако, я повторю: дерево не камень. Что до дерева, то мальчик в дереве понимает, согласен.

— А если он понимает в дереве и если так проникся всем этим… — теперь Ловел окинул взглядом все, на что недавно указывал палец Серла, — может, стоит хотя бы попробовать, посмотреть — вдруг и камень он способен понять?

— Ладно, — наконец, вымолвил Серл. — Но вы бы лучше с мастером каменщиков поговорили. Не я тут людей нанимаю.

— Я уже говорил с мастером Беорнфредом. Он поставит Ника на кладку — пусть мальчик покажет себя.

— Ну а что вы от меня-то хотите? — Серл был сбит с толку и чуть раздосадован.

— Присматривайте за ним, отнеситесь сердечно. Попробуйте его в своем деле и, если решите, что способен, дайте ему у вас поучиться.

Серл помолчал мгновение, глядя на резного ангела в руках. Потом резко кивнул и вернул фигурку.

— Ладно, это я обещаю. Но не больше, знайте. Одно может сделать его каменщиком — его собственное умение.

На Пасху монастырская церковь очнулась после зимнего сна, и Ник Редполл — а о прежнем увечье напоминала лишь легкая хромота, когда он перенапрягал ногу, — вернулся на стройку, но уже не кашеваром. Ловел даже не видел, как Ник ушел, потому что выпал день конной ярмарки, и сбитого испуганным жеребенком человека занесли в палату как раз, когда Ник собирал пожитки, а когда разбитая голова бедолаги уже была забинтована, Ника Редполла след простыл, только пустая его кровать стояла в углу, только два длиннокрылых ангела возносили свечи перед алтарем в приютской часовенке.

И тогда от попечителя до недавно принятого подопечного, впрочем, успевшего вкусить прежнюю благодать, приют Святого Варфоломея, со вздохом… предался сестре Гертруде, вернувшей себе безраздельную власть на кухне.

Весна сменилась летом. Жизнь в приюте текла, как всегда. Недужный люд приходил и уходил: кто поправлялся, кто умирал. Цвели травы на аптекарском огороде, Роэр каждый день служил мессу в приютской часовне, где собирались обе палаты, и продолжал разбираться со счетами, с жалобами и всякими сложностями, с какими попечителю хлопотливой жизнью живущего приюта только и разбираться.

А через полоску истоптанной земли, которая разделяла приют и церковь, завиделись свод, покрывший хоры, и поднимавшаяся колокольня.

Шло лето, промелькнула трехдневная Варфоломеевская ярмарка. Хоры уже были покрыты, а теперь поднялся и сводчатый портал церкви, за которым последует неф — чтобы в законченном сооружении смогли идти службы…

И вот настал этот день — канун осени, — когда епископа Лондонского, того самого Ричарда де Бельмейса, четыре года назад принявшего от Ловела обет каноника, ожидали для освящения церкви Святого Варфоломея.

День был пасмурный, ветреный, по небу низко плыли тучи, собирался дождь. Но дождь еще мешкал, когда процессия во главе с епископом, которую замыкали Роэр со своими канониками в черных сутанах и мастера в воскресном платье, влилась ручьем в собор через небольшие врата в западной части хоров. Внутри все объяла тьма. Огромный пустынный чертог с высокими, еще не застекленными окнами, мимо которых торопились серые тучи, растворялся во тьме. И в его сумрачности, будто россыпь драгоценных камней вдруг, заиграли от пламени свечей у алтаря, багрец и пурпур святого хода. Воздух наполнился запахом ладана, и к высоким сумрачным сводам взвилось песнопение. Ловел подумал, что вскоре и неф, и колокольня, и трансепт — все грандиозное сооружение будет закончено, и как же ему уступает длинное, с низкой крышей строение приюта поблизости, где недужные ждут своего врачевателя. Два раздельных мира. Ловел взглянул на высокую, черную, напоминавшую долгоножку фигуру Роэра, бывшего королевского менестреля, ныне попечителя приюта, будущего приора в здешнем монастыре, и спросил себя: Роэр… далек ли от него и Роэр? Но лицо Роэра в свете свечей у алтаря было непроницаемо, как маска с надгробия рыцаря-крестоносца.

Ловел вновь вернулся мыслью к молитве.