Розмари Сатклиф - Ведьмино отродье

— Только доска… — повторил Ловел.

— Доска… Но показалось, что Барти… — Ник попытался шутить: — В голове у меня никак помутилось! Барти с лесов не упал бы, даже и захоти он; ему, как говорит, сам черт ворожит!

— Дело не в нем — это ты упал, да? — выпалил Ловел.

— Упал?… — повторил за Ловелом Ник, чтобы выиграть время.

— Упал с лесов. И прямо сейчас во второй раз — упал, увидев, что Барти сорвался… так ты покалечил ногу.

Настало долгое молчание. На лесах мастеровые угомонились, взялись за дело. Тогда Ник, с усилием, повернул голову.

— Да. Уже два года тому. — Он потянулся за костылем. — Мне надо идти, а то скоро будут от колокольни кричать, где их канат.

— Ник, — быстро проговорил Ловел, — после работы вечером приходи в приют. Спроси меня, если там не застанешь.

Они стояли, глядели друг на друга.

— А зачем? — наконец задал вопрос Ник.

— Я хотел бы осмотреть твое колено.

— Оно перестало сгибаться, — произнес Ник угрюмо.

— Да, знаю. И все равно я хочу посмотреть.

Ник опустил взгляд на свою правую руку, сжавшуюся в кулак.

— А вы сможете?… Да нет же, конечно, не сможете…

Ловел сказал:

— Я не знаю, смогу — не смогу. Моя бабка обладала ясновидением, я — нет. Но, пожалуйста, Ник… После вечерни…

— Я для рабочих буду варить.

— Значит, когда закончишь.

Ник продолжал глядеть на кулак. Потом кивнул и повернулся, чтобы уйти.

— Я приду, — сказал через плечо, поправляя бухту каната.

Но Ловел не был уверен, что Ник придет. Не совсем был в этом уверен. Однако поздним вечером Ник Редполл предстал перед ним в маленькой тесной аптекарской — настороженный, будто ожидавший порки.

Ловел заставил мальчика сесть на свою кровать, из досок, в углу, снял с него изодранные штаны, зажег еще свечу и опустился рядом с ним на колени.

— А теперь дай я посмотрю.

Но, как обычно, он не столько осматривал, сколько ощупывал, не столько ощупывал, сколько прозревал с помощью рук. Вот неровный белый рубец, где была гнойная рана, вот, с тыльной стороны колена, натянутое, как тетива, сухожилие… которое все туже и туже натягивалось, сгибая колено поврежденной ноги, пока она совсем перестала разгибаться… Когда Ловел, наконец, поднял взгляд, глаза мальчика, широко раскрытые, голубые, серьезные смотрели на него вопрошающе. Кончик языка напряженно прижимал нижнюю губу, хотя Ник не проронил ни звука.

— Болит? — спросил Ловел.

— Теперь нет.

— Будет болеть, если я попробую ногу выпрямить.

— Думаете… думаете, сможете? — спросил Ник хриплым голосом. — Лучше я пойду, займусь своим делом.

Ловел поднялся, направился к печке из кирпича в другом углу аптекарской — посмотреть на снадобье от кашля, кипевшее на огне. И вдруг вспомнил: точно так же десять лет назад он должен был сам решать судьбу Храбреца. Никто не прикончит Ника Редполла, стукнув камнем по голове. Если Ловел оставит его ногу как есть, для мальчика все, как есть, и останется. И не лучше ли так — чем причинить ему боль, какую он, Ловел, неизбежно должен ему причинить, какая будет мучить его — вместе с надеждой — долгие месяцы, а потом, возможно, признать, что оба они проиграли? Но ведь есть шанс — Ловел на ощупь определил. Шанс есть.

Ловел обернулся и посмотрел на кашевара в свете свечей.

— Я верю, что шанс есть, — сказал он. — Иди и помолись Святому Варфоломею, молитва поможет нам. Я разыщу тебя завтра.

Позже, тем же вечером, в маленькой мазанке, служившей жильем попечителю, Ловел стоял перед столом, за которым Роэр, по обыкновению, вел нескончаемую войну с цифрами приютских счетов.

— Опять нужно идти попрошайничать, — говорил Роэр. — Но что нам на самом деле нужно, так это еще одно чудо. А ты чего хочешь, брат Отрепыш?

— Тоже, наверно, чуда, учитель, — сказал Ловел.

Роэр, улыбнувшись, подвинул счета в сторону.

— За чудом ступай в нашу чудесную монастырскую церковь с небом взамен свода. Сегодня ночью алтарь там осветят вместо свечек звезды. А других чудес у меня нет под рукой.

Ловел сказал:

— Есть этот мальчик, Ник Редполл, один из кашеваров при артели строителей…

— Мальчик с костылем?

— Можно мне взять его в лечебницу?

— Он нездоров? — спросил Роэр.

— Нет. Но, возможно, коленному суставу вернется подвижность, если… если Ник будет у меня в лечебнице.

— И долго?

— Не знаю. Может, полгода потребуется.

Роэр вздохнул и положил перо, которое вертел в руках. Морщины на его лице в пламени свечи казались тонкими и глубокими, будто мечом нанесенные, — морщины от смеха, и морщины от горестей.