Розмари Сатклиф - Ведьмино отродье

Наверное, он раньше кое-что об этом слышал, но на исходе 1121 года вся Англия испытала великое горе. Прошло уже четыре года, как король отплыл, — вскоре после той ночи, когда Роэр гостил в Назарей-ском покое монастыря, — отплыл за море с наследником, принцем Уильямсом. Юноша получил Нор мандию в дар от французского короля Луи на условиях вассалитета, а значит, многое следовало устроить, за многим следовало присмотреть. Наконец все было улажено, и незадолго до Рождества Генрих пустился в обратный путь, в Англию, подняв на закате якорь у Барфлера, принц же отплыл несколько часов спустя на другом корабле — с молодыми придворными, его веселыми друзьями и приятелями. Но второй корабль во тьме наскочил на скалу и разбился. Только один человек добрался до берега после кораблекрушения, и он не был принцем.

По всей Англии оплакивали утрату, потому что люди связывали с наследником большие надежды, уповали на его будущее правление, при этом вряд ли осталась в королевстве знатная фамилия, не лишившаяся сына, родича или друга. Неделя за неделей длился траур, и в Новой обители, как в любой английской церкви, в любом соборе, торжественная литургия сменялась торжественной литургией — за упокой душ молодого принца и его друзей, чьи тела так и не были найдены. Об остальном же на время забыли.

И вот в конце лете, когда Доведу почти исполнилось восемнадцать, отец настоятель послал за ним и предложил ему дать обет — вступить в братство.

Стоя в приемной отца настоятеля перед сухощавым, с орлиным носом человеком, которому пристали бы скорее доспехи, а не черная сутана монаха-бенедиктинца, Ловел смешался.

— Отче, я… я не думал про вступление в орден.

— Никогда? — поинтересовался отец настоятель.

— Раз., раза два мысль появлялась и… нет ее. Я на самом деле не думал… Я монастырский слуга, и я этим доволен.

— Мы не только подумали, сын мой, мы обсудили вопрос на капитуле. Брат Юстас, брат Питер и брат Ансельм полагают, что ты, вступив, принесешь пользу.

— Брат Юстас? — воскликнул, пораженный Ловел.

— Брат Юстас. Именно он поднял вопрос о том — ответил, улыбнувшись, отец настоятель, что ему в лечебнице хотелось бы рассчитывать на большую помощь. Однако, названная — не главная из причин для вступления в религиозный орден.

И отец настоятель поведал Ловелу о радости жизни, посвященной единственно Богу, а затем велел идти и подумать. Ловел ушел, он думал, но отец настоятель вряд ли догадался бы, какие его занимали думы.

Ловел знал: в нем от бабушки дар целителя. Ловел ощущал этот дар в себе всякий раз, прикасаясь к болящему, израненному. Он знал: он будет полезен, врачуя. Только это он делал успешно, только это и желал делать. Вне оби тели тоже существовали врачи, но стоило денег определиться к ним в ученики и усвоить науку. А еще деньги потребовались бы потом, чтобы устроиться. Для неимущего человека, стремившегося исцелять больных, все замыкалось на церкви. К тому же — в чем Ловел не признавался даже себе — мысль покинуть обитель, опять оказаться за ее стенами, просто пугала.

Мир не был к Ловелу слишком добр, когда Ловел последний раз видел его. И с тех пор Ловел уже больше шести лет находился в спасительных стенах Новой обители, которая сделалась его убежищем, особенно, если вспомнить последние годы, проведенные на аптекарском огороде и в лечебнице. Хотя, временами, обитель Ловелу казалась отчасти тюрьмой.

Он также знал и то, что вернись Роэр, с полупечальным, полунасмешливым лицом монаха, свистни ему — он выбежит за ворота обители, он последует за Роэром на край света. И дальше. Но Роэр не возвращался…

И поэтому теплым осенним утром, когда дрозд на бузине пел, как требовала его окрыленная душа, Ловел впервые облачился в черную сутану бенедиктинца-послушника и с братом Питером по одну сторону, а по другую — с братом Ансельмом, очень постаревшим, шаркавшим ногами, пересек внутренний двор и вошел в большую церковь. Но в продолжении долгой церемонии, как он ни старался направить свой ум и сердце к более высоким предметам, слышал Ловел только дрозда, распевавшего в монастырском саду.

Его дни и раньше не были праздными, теперь же сделались столь наполненными, что порой казалось, нужно прибавить часов между зарей и зарей. Теперь Ловел ежедневно учился с другими послушниками в северной галерее клуатра и уже не один раз, как все монастырские слуги, ходил к мессе — колокол теперь призывал его к молитве семь раз на день. Если другим послушникам выпадало свободное время — Ловела всегда требовали брат Юстас или брат Джон: в лечебницу или на аптекарский огород.